Богатство монголов - свобода и верный конь, а не роскошь и драгоценности
Чингисхан, предпочитавший жить скромно, был захоронен как простой кочевник или же его приближенные все-таки нарушили завет и похоронили Хана, наполнив его могилу драгоценностями?
Мы отнюдь не претендуем на оригинальность этой идеи. Уже давно и неоднократно подобные предположения высказывались разными авторами: как профессиональными историками, так и любителями старины. Например, российский государственный деятель и писатель В. П. Череванский (1836–1914) нарисовал безыскусную картину погребения Чингис хаана: «Могилу вырыли сыновья и багадуры – под корнями многовекового кедра, опаленного не раз ударами алтайской грозы.
Боевой плащ, пробитый во мно гих местах стрелами, послужил погребальною пеленою этого низвергателя царств и тронов. Седло послужило ему изголовьем. Здесь же, у могилы, разрезали живот у его боевого коня и из искусно снятой шкуры выделали чучело, которое подвесили к ветвям дерева. Неподалеку были так же подвешены лук и колчан, наполненные надломленными стрелами…».
Эренжен ХараДаван был уверен, что «умер он в походной обстановке так же просто, как и прожил всю жизнь. Глава обширнейшего из государств мира, занимавшего четыре пятых Старого Света, властелин около 500 миллионов душ, а, следовательно, по понятиям своего века, обладатель несметных богатств, он до конца дней своих чуждался роскоши и излишеств».
Отсюда ясно, что и в могиле его искать нечего. Как сторонники, так и противники гипотезы о невиданных сокровищах, якобы зарытых вместе с Чингис хааном, по сути дела отталкиваются от одной и той же спекулятивной платформы, поскольку в источниках имеются лишь косвенные указания. Историки располагают сообщениями средневековых авторов, касающимися погребальных обрядов кочевников, в том числе монгольской элиты, но отнюдь не самого Чингис хаана.
«В их земле существуют два кладбища. Одно, на котором хоронят императоров, князей и всех вельмож, и, где бы они ни умерли, их переносят туда, если это можно сделать, а вместе с ними хоронят много золота и серебра».
Персидский историк Шихаб адДин Абдаллах ибн Фазлаллах Ширази, получивший известность под почетным прозвищем Вассаф альХаз рат, при описании погребения ильхана Хулагу (1258–1265) отметил огромное количество золота и драгоценных камней, положенных в могилу, а также упомянул, что вместе с Хулагу были погребены несколько прекрасных дев, одетых в роскошные наряды.
Согласно доминиканскому миссионеру и путешественнику Рикольдо де Монте Кроче (1243–1320), «когда же умирает император, помимо всего перечисленного кладут в могилу драгоценные камни, а также великие сокровища». Все дошедшие до наших дней сообщения обстоятельно проанализированы в работе. Да, вполне возможно, что «потомки потомков» Чингисхана уносили с собой в иные миры груды драгоценностей.
Однако археологи не торопятся с сообщениями об открытии таких захоронений. Кроме того, никто из этих людей не был и быть не мог свидетелем похорон коголибо из знат ных монголов. Наконец, ставить знак равенства между элитой и Чингисханом представляется ошибочным, даже если речь идет о его ближайших родственниках или потомках. Нигде не сказано, что с великим ханом погребли какие-либо богатства.
«Я не знаю того, чтобы они скрывали с мертвыми сокровища», – пишет о монголах Рубрук , хотя надо признать, что это сообщение стоит особняком. Чтобы оценить степень вероятности подобного варианта, необходимо вспомнить, каким был Чингисхан при жизни.
Ни один из известных источников не сообщает о любви Чингис хаана к богатству и роскоши. Познав в юные годы нужду, он научился обходиться минимумом необходимого и пронес это умение через всю свою жизнь. Следующий пример иллюстрирует сказанное.
Разгромив государство хорезмшахов, Чингис хаан задумался о собственной бренности и вызвал к себе в походный лагерь прославленного даосского мастера Чанчуня, чтобы узнать у него секрет бессмертия. Письмо Чанчуню, скорее всего, писал находившийся при ханской особе знаменитый киданьский советник Елюй Чуцай. Наиболее вероятно, что Чингис хаан продиктовал ему текст, начинавшийся знаменательными словами: «Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища; я в тех же лохмотьях и то же ем, что коровы и конские пастухи; я смотрю на народ, как на детей; забочусь о талантливых, как о братьях; мы в начинаниях согласны, взаимная любовь у нас издавна…».
Даже если здесь и имеются некоторые стилистические украшения, мы вправе рассматривать это письмо как документ, подтверждающий непритязательность монгольского владыки, сохраненную им до преклонных лет. Известный портрет Чингис хаана на шелке, хранящийся в Национальном дворцовом музее в Тайбэе и датируемый XVIII в., хотя восходящий, возможно, к гораздо более раннему оригиналу, изображает великого хана в довольно скромном одеянии. Полагают, что портрет принадлежит кисти члена Академии Ханьлинь Хе Ли Хосуня, выполнившего эту работу по указу Хубилая в 1278 г., причем за основу художник взял портрет самого Хубилая и незначительно его переделал, «состарив» и придав вид умудренного пожилого человека. Здесь будет уместно вспомнить одно из положений Великой Ясы, приписываемое самому Чингис хаану и сохранившееся в изложении сирийского церковного деятеля и ученого Абуль Фараджа (1226–1286): «Царям и знати не надо давать многообразных, цветистых имен, как то делают другие народы… Тому, кто на царском троне сидит, один только титул приличествует – Хаан или Каан. Братья же его и родичи пусть зовутся каждый своим первоначальным (личным) именем».
Скромность фактически возведена в ранг закона. Несмотря на огромное влияние, Чингисхан так и остался ханом; титул «хаган», т. е. «царь царей», впервые принял его сын Угэдэй. Аналогично, Яса запрещает кичиться своими военными силами перед врагами: «Когда нужно писать бунтовщикам или отправить к ним послов, не надо угрожать надежностью и множеством своего войска, но только объявить: если вы подчинитесь, обретете доброжелательство и покой. Если вы станете сопротивляться – что мы знаем? Бог всевечный знает, что с вами будет» .
Под Богом понимается обожествленное Вечное Синее Небо. Чингис хаана изображают щедрым вождем, всегда охотно наделявшим своих соратников добычей. Собственно, если бы он не был таким, он вряд ли смог бы обеспечить себе поддержку и добраться до вершин власти.
Персидский историк и государственный деятель при дворе ильханов Рашид адДин (1247–1318) вложил в уста кочевников – современников Чингис хаана (в ту пору еще носившего имя Тэмуджин, данное ему при рождении) следующие показательные слова: «Этот царевич Тэмуджин снимает одетую [на себя] одежду и отдает ее, слезает с лошади, на которой он сидит, и отдает [ее]. Он тот человек, который мог бы заботиться об области, печься о войске и хорошо содержать улус!»
Последним по времени является свидетельство того же Рашид ад Дина о раздаче Чингис хааном жемчуга, который ему прислал император Цзинь в его походный лагерь в горах Люпаньшань, где Чингисхан пережидал летнюю жару во время своего последнего похода на тангутов в 1227 г.
Приняв дар, монгольский владыка якобы приказал дать по жемчужине каждому, у кого в ухе было отверстие для серьги. Тогда окружающие, не имевшие такого отверстия, начали скорее протыкать себе уши в надежде заполучить жемчужину. Но и после этого жемчуга осталось много, и тогда Чингис хаан изволил сказать: «Сегодня – день дарения, бросайте все, чтобы люди подобрали!», а сам, чувствуя близкую кончину, не обратил на жемчуг «никакого внимания». Из этого, как минимум, можно предположить, что он не рассчитывал брать в мир иной свои богатства. Подобными качествами отличался гуннский вождь Аттила (434–453), задолго до монголов заставивший трепетать Европу. Дипломат, историк и писатель Приск Панийский (V в.), побывавший в составе посольства Восточной Римской империи в ставке Аттилы, обратил внимание на скромность предводителя гуннов: «Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилою ничего более не было кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность.
Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем была также простая, и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чемлибо драгоценным, как водится у других скифов». Очевидно, Приску незачем было наделять Аттилу несвойственными тому качествами и изображать его нарочито скромным в быту.
По-видимому, мы вполне можем доверять этой информации. Великий гунн демонстрировал пренебрежение к богатству. Обладая огромной властью, нуждался ли он в золоте и жемчугах? Едва ли. При первой необходимости он мог получить их, но, похоже, Аттила поступал весьма мудро, показывая всем – и своим подданным, и иноземным дипломатам, что он достиг такого величия и могущества, что земные блага просто перестали его интересовать: он был выше их, и с этой недосягаемой для прочих смертных высоты он диктовал свою волю. По этой же причине можно полагать, что и похоронен он был довольно скромно, с минимальным набором вещей, необходимых, как верили гунны, покойному на том свете, и весьма вероятно, что эти вещи были сделаны не из золота, а из обычных, дешевых материалов.
Поэтому следует с осторожностью относиться к периодически появляющимся сообщениям об обнаружении его захоронения, полного драгоценных предметов. Во всяком случае, ни одна из найденных богатых могил гуннской эпохи не определена как принадлежащая именно Аттиле. Однако как же быть с рассказом историка VI в. Иордана о пышных похоронах Аттилы и о тройном гробе, в который якобы он был положен?
«Ночью, тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба – первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. Следующим рассуждением разъясняли они, почему все это подобает могущественнейшему королю: железо – потому что он покорил племена, золото и серебро – потому что он принял орнат обеих империй. Сюда же присоединяют оружие, добытое в битвах с врагами, драгоценные фалеры, сияющие многоцветным блеском камней, и всякого рода украшения, каковыми отмечается убранство дворца. Для того же, чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело, отвратительно, таким образом, вознаградив их; мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребенного».
Тайна захоронения не вызывает сомнений, иначе вскоре после похорон могилу вскрыли бы грабители. Достаточно вероятно также убийство людей, ее копавших. Но сведения о гробе и драгоценных предметах менее убедительны; Иордан не только не мог видеть все это своими глазами, но и не мог услышать о них от тех людей, которые участвовали в похоронах Аттилы, так как он жил почти век спустя. Следовательно, он был вынужден пользоваться слухами, и не удивительно, что как жизнь, так и смерть гуннского предводителя к тому времени обросли легендами. Однако же, можно допустить, что, вопреки простоте Аттилы, его родственники и соратники устроили ему пышные похороны.
То же самое могло произойти и в случае Чингисхана: ведь ни личная скромность великого монгола, ни его предсмертное повеление относительно собственных похорон (если даже оно было им оставлено) не исключают вероятности того, что скорбящие родственники наполнили могилу драгоценностями. Теоретически, хотя и весьма маловероятно, они могли пойти против воли своего вождя. Важные детали захоронения монголов сообщает персидский историк Джузджани (ок.1193–?): «У этого народа принято, что если кто из них умирает, то под землей устраивают место вроде дома или ниши, сообразно сану… Место это украшают ложем, ковром, сосудами и множеством вещей; там же хоронят его с оружием его и со всем его имуществом. Хоронят с ним в этом месте и некоторых жен и слуг его, да (того) человека, которого он любил более всех. Затем ночью зарывают это место и до тех пор гоняют лошадей над поверхностью могилы, пока не станется ни малейшего признака того места (погребения). Этот обычай их известен всем народам мусульманским».
Добавим, что не только мусульманским. Так, далматинский хронист и архидьякон Фома Сплитский (ок. 1200–1268) сообщает: «Сами татары неохотно подвергают свою жизнь опасности, но если коголибо из них настигнет смерть в бою, они тут же хватают его и, перенеся в укромное место, зарывают в землю, заравнивая могильный холм и утрамбовывая это место копытами лошадей, чтобы не было заметно следов погребения».