Очирын Намсрайжав — несбывшееся счастье Льва Гумилева
Продолжение. Начало
Сороковые, роковые...
Я помню, дело было в Ташкенте, мы ехали вечером в трамвае, и вдруг Ина абгай, увидев журнал в руках одного из пассажиров, сказала: «Сейчас до нас журналы из России не доходят, и я лишь недавно узнала, что Анастасия Ивановна умерла». И через секунду уточнила: «Цветаева».
При виде моих округлившихся глаз, она объяснила, что познакомились они на Дальнем Востоке во время войны. Намсрайжав как иностранка была направлена туда ОВИРом, а Анастасия Цветаева отбывала срок в Дальлаге. «Мы с ней очень дружили. Встречались ежедневно, летом и осенью подолгу сидели за зданием школы, где никто не мог нас обнаружить.
Во время Второй Мировой войны мало кто был знаком с творчеством Марины Цветаевой. Анастасия Ивановна рассказывала об их детстве, юности, как они вдвоем читали в унисон стихи Марины, какие люди тогда их окружали, как они бывали в Коктебеле у Максимилиана Волошина, как Марина познакомилась там с Сережей Эфроном...», - вспоминала она.
Анастасия Ивановна отдала Намсрайжав на хранение тетрадь с ранними стихами Марины Цветаевой, со словами:
«Ведь кто-то когда-то будет же читать стихи Марины!». Вскоре после возвращения Анастасии Цветаевой в Москву, Намсрайжав выслала ей эту тетрадь, за что А. И. была ей очень благодарна.
Намсарайжав и Анастасия Цветаева.
Помню, меня поразило, что рассказывая о том, как они встречались в Москве и вспоминали жизнь в Известковой и Тырме, Ина сказала, что они много смеялись, как будто речь шла не о ГУЛАГе, а о беззаботном отдыхе на приморской даче: «Во время войны все испытывали большие трудности с едой, с хлебом, летом мы питались лебедой... Нина Петровна Туполева давала нам рыбные кости, а мы варили из них суп!
Потом, вспоминая все это мы так смеялись!». Воистину, нет иного средства выжить в нечеловеческих условиях, чем чувство юмора и способность посмеяться над собой. «В Москве Анастасия Ивановна ходила в таком старинном салопе — где-то нашла в своих сундуках. И поэтому, когда мы с ней ходили вместе, все на нас страшно смотрели. Она была очень веселым человеком и всегда смеялась, что мы обе так странно выглядим несовременно, а я еще и не по-русски. В одну из наших встреч в Москве Анастасия Ивановна подарила мне алюминиевый крестик, может быть, работы лагерного умельца, я его свято храню».
Марина Цветаева в 1916 году посвятила маленькому Льву Гумилеву стихотворение: «Имя ребенка — Лев, матери — Анна», с пророческими строками, ставшими эпиграфом его судьбы:
«Бог, внимательней. За ним присматривай: Царский сын — гадательней. Остальных сынов. Рыжий львеныш. С глазами зелеными, Страшное наследье тебе нести! Северный Океан и Южный. И нить жемчужных. Черных четок — в твоей горсти!».
Спустя четверть века, его возлюбленная, «прекрасная татарская княжна», встретит в лагере сестру Марины. В 1976 году, в письме Гумилеву Намсрайжав расскажет о встречах с Анастасией Ивановной в Москве, и о том, что та ласково называла его Лёвушкой. Бывают странные сближенья...
Меня считали шпионкой...
В Монголию Намсрайжав вернулась в 1947 году. Гнетущую атмосферу шпиономании и всеобщей подозрительности в условиях сталинизма прекрасно иллюстрирует следующий отрывок из ее воспоминаний: «Был у нас горком — городской комитет партии. Я, конечно, была беспартийной. Так вот, секретарь горкома при всех заявил: «Она шпионка, с ней надо быть очень осторожным». Мне открыто это передали. Я пошла к нему и как стукну кулаком по столу!
Поскольку я давно в России жила, то усвоила эту русскую привычку! Он сразу же обеспокоился и спрашивает: «Что с вами?» Я говорю: «Почему, зачем вы, секретарь горкома, говорите обо мне, что я шпионка? Откуда вы это знаете?» Он, конечно, отрицал, что говорил, но я настойчиво требовала ответа, ведь мне надо было где-то работать... И так продолжалось много лет. Даже когда я работала в МИДе, всё время прослушивали мой телефон. Они думали, что я этого не знаю, а я всё время слышала щелчки, когда утром в 8 часов они подключались и ночью отключались. Но о чем я могу говорить и с кем?»
Надо сказать, что прекрасное образование и знание иностранных языков сделали Намсрайжав незаменимым специалистом в МИДе Монголии. Она трудилась переводчиком и преподавала русский язык дипломатам, а затем её направили на работу в Посольство Монголии в Китае. Ей довелось побывать в нескольких странах мира – Дании, Германии, Болгарии, Великобритании и Израиле.
Намсрайжав хорошо знала Юрия Николаевича Рериха (она произносила это имя на немецкий манер - «Рёрих»), русского ученого-востоковеда, сына замечательного художника. Ина и монгольский ученый и писатель Дамдинсурен переписывались с ним. А встретиться им довелось летом 1958 года, когда Юрий Николаевич приехал в Монголию. «Юрия Николаевича сопровождал доктор Бира, которого я мало знала. Юрий Николаевич говорит, что очень рад меня видеть, получал мои письма, спрашивает, получала ли я его письма. Я говорю: «Да, да, спасибо большое».
Юрий Рерих
В то время, знаете, как всё было, я страшно боялась. Он же пришел не один, а с Бирой. Потом Юрий Николаевич спрашивает: «Скажите, пожалуйста, а когда арестовали профессора Жамцарано?» Боже мой! Я всё это знала, всё помнила, это был 1937 год, 4 августа. Но я так боялась этого Биры, что ничего не могла сказать и только неопределенно отвечала: «Да, кажется, в таком-то году...».
Тогда Юрий Николаевич спрашивает: «А Николая Николаевича Поппе вы знали?» Конечно, я его очень хорошо знала. Он приглашал меня в театр, мы с ним ходили.
Он был коллаборационистом и ушел из Калмыкии вместе с немцами. Это был очень приятный человек, несмотря на то что он ушел. И как ученый — тоже выдающийся. Но на вопрос Рериха я не стала говорить о Поппе, сказала только: «Вы знаете, я точно не помню». Тогда это было очень страшно. А Николай Николаевич всегда мне посылал приветы через Дамдинсурэна. Когда он жил в Америке, письма-то приходили, и он всегда писал: «Передайте привет...» Ну и я, конечно, просила Дамдинсурэна передавать ему приветы от меня. Вот Юрий Николаевич меня всё спрашивал, кого, где, когда арестовали. А я тогда ничего ему не могла сказать, абсолютно ничего. Он, наверно, удивлялся, что я вот так ничего не говорю, а всё молчу. Я ведь не знала, кто такой этот Бира, а тогда все мы ходили под одним Богом. Да что там говорить об этом... Обо мне и так писали. Потом я встретила Рериха в 1960 году.
Так получилось, что вдруг послали делегацию монгольских женщин в Копенгаген на какой-то Конгресс. Возвращались мы через Москву. Туда как раз приехал с визитом Самбу Жамсарангийн, председатель Президиума Великого народного хурала МНР, и для него организовали прием в Кремле. Нашу женскую делегацию тоже пригласили. Я впервые оказалась в Большом Кремлевском дворце. И там встретила Юрия Николаевича. Тогда я ему и объяснила, что при первой встрече в Монголии ничего не могла рассказать, потому что очень боялась Биры.
Юрий Николаевич удивился: «Чего же вы его боялись? Он мой ученик». Он говорил, что идет кампания против Ринчена, собирают подписи, все академики дают свои подписи против него. Считается, что он был первым диссидентом в Монголии. Ринчен переписывался со многими учеными. Юрий Николаевич сказал: «Сейчас идет сбор подписей против Ринчена, но я не подписал. Ко мне приходили...» В то время вышла «История Монголии».
И какой-то ученый, академик, сказал: «Доктор Ринчен, сейчас вышла “История Монголии”». А он молчит. «Вы читали?» А Ринчен в ответ: «Это г...!», повернулся и ушел. Академик страшно удивился. Ну, тут и началась травля.
«Вы знаете, — добавил Рерих, — я думал, что в России мне будет хорошо, но оказалось... Меня угнетает, что когда я прихожу в Институт востоковедения, то должен повесить какой-то номерок, а уходя — должен повесить другой номерок. Это меня убивает. Это ужасно! Я так хорошо жил в Калимпонге, там видны были горы... Но здесь, в России, мне очень трудно. Я думал, может быть, в Монголии несколько лучше». Я хотела ему сказать, что у нас то же самое, даже хуже, но не стала говорить. Он сказал: «Очень мне трудно... И потом, дали мне такую маленькую квартиру — книги мои не вмещаются. Я же привез сюда все свои книги, а они не вмещаются».
«Он однолюб и всю жизнь любил только вас»
Когда я думаю о страшной судьбе поколения Ины Очир и Льва Гумилева, в голову приходит одна мысль: при всей жестокости судьбы, так безжалостно разлучившей эту юную пару, можно сказать, что им, все-таки, повезло. Они выжили в этом царстве Молоха. Много лет не не получали они друг от друга никаких известий. А встретиться им удалось лишь в 1970 году в Москве. При встрече Наталья Викторовна, жена Л.Н.Гумилева, сказала Намсрайжав:
«Вы знаете, он однолюб и всю жизнь любил только вас. Знали ли вы об этом? И теперь он очень рад, что с вами встретился. Он говорил матери, Анне Ахматовой, что любит одну монголку». Ахматова спрашивала, как ее зовут, эту монголку. Он отвечал: «Ее зовут Намсрайжав». И она говорила: «Лёвушка, ну какое же это странное имя! Как же я буду его выговаривать?»
Потом Наталья Викторовна ушла, оставив их одних, и они поведали друг другу о том, что произошло с ними за прошедшие тридцать с лишним лет. Вспоминая их встречи в 1936 году, Лев Николаевич сказал: «Если бы мы тогда поженились, у нас были бы дети... Когда я вернулся в Ленинград, то много раз пытался разыскать, найти вас, спрашивал у монголов, но они ничего не говорили о вас». С некоторой обидой Намсрайжав писала, что знакомые монголы, действительно, рассказывали, что какой-то человек всё время спрашивает о ней. Она просила их дать ему ее почтовый адрес, но никто не удосужился это сделать.
Николай и Лев Гумилевы, Анна Ахматова.
В 1972 году Намсрайжав послала Гумилеву частное приглашение. Он тогда написал: «Софья Власьевна не разрешит мне приехать...» «Вы, должно быть, знаете, что это значит — «Софья Власьевна»? - уточнила Ина. - «Это Советская власть. Так и было, ему не разрешили. Поэтому мы только переписывались. 28 августа 1972-го он мне написал:
Я понял, что я заблудился навеки
В пустых переходах пространств и времен,
А где-то струятся родимые реки,
К которым мне путь навсегда запрещен».
Вторая их встреча произошла в Ленинграде в 1982 году. Гумилев жил тогда в коммунальной квартире на Коломенской улице. «Лев Николаевич снова сожалел, что мы не поженились в 1936 году, а я слабо пыталась объяснить, что в то время нам всё равно не разрешили бы пожениться...» - вспоминала Ина. «Он подарил мне две своих фотографии.
Это была наша последняя встреча. Но мы писали друг другу. Лев Николаевич присылал мне свои статьи и книги с трогательными надписями. На книге «Открытие Хазарии» он написал: «В память светлой встречи в 1936 г. накануне великих бед милой Намсрайжав от автора». На книге «Поиски вымышленного царства»: «Золотой зарнице Востока Намсрайжав Очир от осколка западных монголов, не забывшего доблести предков. Арслан (Лев)». На книге «Хунны в Китае»: «Восточной звезде Намсрайжав Очир. Арслан (Лев)». На всех его книгах, полученных мною, подобные надписи».
В мае 1992 года, возвращаясь из Лондона, Намсрайжав позвонила в Санкт-Петербург. Лев Николаевич был уже очень болен. Сказал: «Дни мои сочтены. Я послал Вам письмо...» В последнем письме было написано: «Я очень искренно Вас Любил. Знайте это, ибо я вижу конец. Ваш верный Арслан. Целую Ваши руки. Лев Гумилев».
В сюжете: Лев ГумилевРерихМарина Цветаева