Код рода. Часть II
Продолжение истории о художнике, открывшем в себе уникальный дар исцеления.
Художник с родословной
Прошло три недели. Жизнь в южном городе шла своим чередом, как вдруг в квартире Элеоноры Давыдовны снова появилась Катерина. Впрочем, это была совсем другая Катерина Спиридонова. Теперь на её левом глазу красовалось большое белое бельмо.
Ей ничего не надо было говорить, слёзы сами текли из глаз. Элеоноре Давыдовне ничего не оставалось, как обнять несчастную и снова пригласить на чай.
Естественно, Катерина просила помочь. Врачи давно ей отказывали. И помощи от них она не ждала. А теперь, когда у неё появился жених, она никак не могла показаться перед ним в таком виде. Катерина просила, нет — умоляла, чтобы Тимур нарисовал её снова.
— Вам придется заплатить мне как за новый портрет, — деловито сказал Тимур и направился к мольберту.
— Тимур не может! Не может этого сделать! — вдруг закричала Людмила Анатольевна, закрыла лицо руками и разразилась еще большими рыданиями, чем Катерина.
— Мама, что с тобой? — Тимур бросился к матери и схватил ее за плечи, — Почему ты не хочешь, чтобы я выполнил ее просьбу?
— Неважно, — Людмила вытерла слёзы.
— Тогда давай покончим с этим — я нарисую эту женщину еще раз и ты мне все, наконец, расскажешь, — раздраженно сказал Тимур, затем обнял мать и ласково погладил ее по голове. Он очень ее любил и знал, вернее, с помощью какого-то шестого чувства догадывался, что переживания матери на протяжении всех этих лет как-то связаны со смертью отца. Но как — этого он не помнил, не понимал. При каждой его попытке разузнать что-то мать переводила тему разговора или срочно убегала по делам, или… Еще подростком Тимур понял, что просто так ее тайну ему не выведать и прекратил всякие попытки.
Людмила Анатольевна молча кивнула и вышла на кухню.
Через пару часов портрет был готов. И вдруг, когда Тимур повернул потрет, чтобы показать его владелице, на виду у всей семьи в тот же момент бельмо с глаза Катерины стало исчезать.
— Не может этого быть, — схватилась за сердце Элеонора, — Это не-воз-мож-но…! Наташа, в серванте стоит начатая бутылка коньяка, принеси нам рюмки…
Катерина, держа портрет в руках, придирчиво рассматривала себя в зеркале. Как вдруг в гостиной раздался грохот. Элеонора Давыдовна закричала.
— Что случилось? — в гостиную вбежала Наташа с четырьмя рюмками и бутылкой коньяка, которая тут же выпала у нее из рук. Коньячная река растеклась среди осколков во все стороны, намочив выгоревшие на солнце кудри Тимура. Он лежал на полу без сознания, с ног до головы покрытый ядовито-красной сыпью.
— Мама, да не стой же, как истукан! Вызови «скорую»! — закричала Наташа, но Людмила Анатольевна возразила.
— Скорая не поможет. Вызывайте такси, надо везти его к деду, — сдержанно произнесла она и тихо добавила: — Это у него родовое.
Такси остановилось у небольшой, но крепкой изгороди. Белому одноэтажному дому за ней было лет пятьдесят, он явно был построен с любовью. За ним, судя по всему, тщательно ухаживали, как за членом семьи, а плодоносящие деревья вокруг, каким-то специальным образом высаженные, и вовсе придавали ему человеческий вид — с обрамленным фруктово-цветочной прической лицом-фасадом.
— С возвращением, Людмила. Так должно было случиться, — дед Аким стоял на пороге, слегка опираясь одной рукой на небольшую ивовую трость. В другой его руке была чашка, из которой он помаленьку отхлебывал питье.
— Помоги, Аким, — Людмила подошла к свекру и села рядом на ступени миниатюрного крылечка.
Тимура отнесли в самую дальнюю комнату в доме, больше похожую на келью затворника. Кроме кушетки, маленького столика, да окошка под потолком там ничего не было. Но дед Аким сказал, что ему сейчас нужно как можно меньше предметов, и уж тем более — людей вокруг. Элеонору с Наташей попросили на время уехать домой. Сам он не отходил от Тимура несколько дней. Еду Людмила приносила прямо в комнату. Что дед там делал, никто не видел. А дед не любил посвящать кого ни попадя в свои дела. На третий день Тимур очнулся. Через неделю сыпь сошла, он смог вставать и выходить в сад.
— Ну ладно, дед, я встаю уже, хожу, ем, пью, разговаривать могу, расскажи, что за болезнь такая со мной приключилась, — Тимуру не терпелось поговорить с дедом. Все это время его мучило любопытство. Молодой сильный организм быстро поправлялся, но дед Аким не спешил.
Прошла еще неделя и к деду пришла женщина с ребенком. Тимур рисовал в саду и случайно услышал их разговор:
— Перестань бегать за ним, — говорил дед, — займись сыном, а не то и себе, и ему жизнь испортишь. Посмотри, мальчуган у тебя какой. Умный, а глаза у него, посмотри, какие. Редко, когда такие глаза встретишь — и в прошлое смотрят, и в настоящее, и в будущее. Не болен он у тебя. Ты больна, Анюта. Болезнь твоя в голове. Оставь мужиков, займись ребенком. И все у него наладится. Три недели будь дома, не звони никому, не ходи в гости, будь с сыном, кушай простую пищу, не пей вина, проси помощи у заступников, потом приходи.
— Что с ней, дед? — Тимур подошел с недописанной картиной, когда силуэт женщины с малышом в руках почти скрылся в полуденном зное и дорожной пыли, — чем болен ее ребенок?
— Да не болен он. И она не больна.
— Что происходит? Почему она просит тебя помочь? Почему ты отказал?
— Погоди-погоди… вопросы-то мне на голову сыпать, — дед развернулся и, слегка опираясь на свою изогнутую трость, направился к дому.
— Дед! — Тимур был настроен решительно, — Дед, ну хватит, мне уезжать пора, я у тебя две недели без дела маюсь, ты меня все не подпускаешь…
— Я готовлю тебя.
— Готовишь к чему? — усмехнувшись, переспросил Тимур.
— К тому, чем тебе предстоит заниматься.
— Дед!
— Дар у тебя. Исцелять людей. А если взялся за человека, будь готов разделить с ним его грехи.
— Какие грехи, дед!? Да и не исцелял я никого! Я просто рисовал ее! Ну, без бельма — ну и что?! Это просьба заказчика!
— Нет, ты не просто рисовал женщину, не притворяйся глупым, ничего не понимающим мальчишкой. Ты во время рисования усилием воли пытался воздействовать на белую плёнку на глазу! Так?
Тимур кивнул.
— Ну, хорошо, я очень хотел, чтобы она излечилась, словно ее желание почувствовал. Хотел помочь. Хоть на картине.
— А теперь слушай меня внимательно: ты не излечил пациентку, ты просто направил болезнь в другое русло. Поэтому, собственно, болезнь и вернулась и снова вернётся. Ты не мог излечить её, не зная причин болезни. А причины болезни лежат в душе человека. Если заглянешь туда, увидишь поступки, которые совершал человек. Сделал что-то дурное, согрешил — душа начинает страдать, а потом уже страдает и тело.
Для того чтобы излечить эту женщину, надо выяснить из-за чего страдает её душа. Что такое она совершила? Из-за чего так мучается? Она должна вспомнить свои деяния, неугодные окружающим, неугодные жизни и постыдиться за них, попросить прощения. Только тогда можно надеяться на выздоровление. А пока ты вмешался в ситуацию, сложившуюся сверху, и поэтому наказан.
— Дед, отчего умер отец? — Тимур схватил старика за руку. Тот взглянул на него и произнес, направляясь к лавочке в центре сада:
— Он погиб. Покрылся такой же вот сыпью, как у тебя была, и упал замертво. Когда работал с человеком. Не выдержал. Сил не хватило. Людмила была. У нее на глазах все произошло.
А как похоронили твоего отца, она взяла тебя, маленького, пять лет тебе было всего, и уехала в город. Сказала, что ни в жизни, ни одним словом перед тобой или кем-либо еще не обмолвится о том, что произошло. Не хочу, мол, потерять единственного сына. Только «хочу-не хочу» не работает здесь. У тебя, внук, дар. Много веков это у нас из поколения в поколение передается. Ты не мог этого избежать. И не скрыться тебе от него. Придется научиться, — старый Аким присел на деревянную лавочку, где до этого сидел и рисовал Тимур, и замолчал.
— Почему ты не помог отцу?
— Я не успел. Аким торопился, хотел с вами отдыхать поскорее поехать. Взял на себя слишком много. Не соблюдал правила. Не очищал себя должным образом. Твоя мать была словно вулкан, ей невозможно было ничего объяснить. Она никого не слушала. Лет через семь после этого мы с ней впервые поговорили. Я просил ее привозить тебя, хоть изредка. Но она отказалась. Тогда я просто стал ждать. Я знал, что жизнь сама приведет тебя. Но я не думал, что дар вот так даст о себе знать.
Тимур задумался. Где-то вдали за холмом было море. Его не было слышно, но влажный солоноватый запах, который ни с чем не перепутать, присутствовал в этом горячем летнем зное. На лбу у Тимура выступил пот и краска прилила к щекам.
— Иди ляг, я говорил, что ты еще не оправился до конца, — дед Аким встал и проводил внука в свою келью. Несмотря на жару, в келье было свежо и прохладно. Дед уложил Тимура на низенькую кушетку и прикрыл пледом. — Закрой глаза и постарайся не думать сейчас об этом.
— Скажи только, дед, за что всё-таки я получил наказание?
— Представь себе, что ты пришёл в дом, где в углу стоит провинившийся ребёнок. Ты подходишь к нему и, даже не спросив, за что его поставили в угол, снимаешь с него наказание. Он рад, веселится, но это до тех пор, пока не появятся родители. Они накажут тебя, а его снова поставят в угол. Понятно? Так вот и Всевышний тебя наказал, за то, что ты снял Его наказание… — спокойно объяснил Аким и уже у двери добавил:
— Тебе придется найти эту женщину и объяснить ей, что болезнь вернётся. Не надо ждать, когда она снова появится у тебя в доме с бельмом на глазу и претензиями…
Очередь у квартиры Тимура растянулась почти на два этажа. Это были люди, желающие получить волшебный портрет. Ожидающие шушукались, сплетничали и всячески любопытствовали, пытаясь выяснить, к чему готовиться во время встречи с белым магом-живописцем, как окрестили Тимура в городе.
— Говорят, он ей бельмо с глаза убрал… — было слышно где-то по центру очереди.
— Да что вы? Тогда вероятно он сможет вывести мою бородавку под мышкой. Мешает зараза, так мешает, что ни побриться, ни помыться не дает, да и руку высоко не поднимешь — каждую секунду помнишь о ней! — жаловалась женщина в шляпе.
— А вы знаете, что сначала бельмо пропало, а потом вернулось, а потом снова пропало? — вмешалась в разговор третья, — так что, может, он и не так хорош, как о нем говорят… Я вот пришла сначала на него глянуть. Сегодня никакой портрет заказывать не буду, присмотрюсь. Моя болячка посерьезнее вашей бородавки будет. Не хочу рисковать!
— Что значит “посерьезнее”? — возмутилась женщина в шляпе, — Посерьезнее — идите к врачу, а не к художнику! Может, он вас вежливости научит! — фыркнула она.
— Да никакой он не художник! Колдун он! Я слышала, и отец его колдуном был и от колдовства же своего и умер! — продолжала дама с серьезной болячкой. По очереди прокатилась волна охов и несколько человек ушли. Оставшиеся же продолжали рассказывать друг другу о своих бедах. О тех бедах, которые белый маг-живописец, по их мнению, мог легко прогнать одним движением своей кисти…
В это время Тимур, Людмила и Элеонора держали семейный совет на кухне. Наташа уехала на пару недель к морю. Пожалуй, она одна из всех ясно понимала, что как было — уже не будет, а как будет — сейчас никто не разберется. Поэтому единственное, что она могла сделать — это совсем не мешать мужу ни своей «помощью», ни даже присутствием.
С тех пор как Тимур вернулся от деда Акима, их жизнь кардинально изменилась. Заказы на новые портреты так и сыпались со всех сторон. Тимур заканчивал одну картину, выходил покурить на лестничную клетку, а там его уже поджидал следующий клиент…
В каждом магазине продавцы рассказывали покупателям про необычного художника с Центральной площади, а покупатели несли этот рассказ дальше — по своим домам, их домашние — по домам своих друзей, а те, в свою очередь — еще дальше.
Рассказы обрастали все новыми и новыми подробностями. На городскую площадь, где Тимур все еще продолжал собирать заказы на обычные портреты, потянулись толпы людей. Многим вообще не нужны были ни исцеление, ни картины. Они хотели своими глазами увидеть парня, который словно холодным душем окатил этот высохший от летнего зноя городок. Тимур устал. С одной стороны, ему надоела вся эта шумиха, надоело, что даже дома его преследовали больные и здоровые люди, хотя здоровыми их трудно было назвать… «Ну какой разумный человек попрется к незнакомому художнику за волшебной картиной?» — говорила Элеонора Давыдовна, в очередной раз объясняя просящему принять его в десять вечера, чтобы он приходил утром.
«Ты же не «скорая помощь», чтобы по ночам лечить их!» — эта фраза уже предназначалась Тимуру, который периодически забывал о том, что ему иногда нужно есть и спать — желание испытать свои способности разъедало его изнутри и вместе с накопившейся усталостью наваливалось то внезапным раздражением, то непробиваемой апатией, то невероятной работоспособностью, после чего то ли художник, то ли целитель мог упасть на кровать и не проспать сутки, а то и больше. Наконец Элеонора Давыдовна и Людмила Анатольевна решили, что так дальше продолжаться не может.
— Что тебе говорил дед перед отъездом? — спросила Тимура мать, которой он ничего не рассказывал с тех пор, как с ним произошел тот обморок, — он должен был сказать что-то такое, что помогло бы тебе сейчас. Наверняка ты забыл или не придал значения… вспомни, сынок… иначе ты доведешь себя! Прошу тебя!
Тимур сидел за столом, держась руками за лохматую голову. Он давно не стриг волосы и теперь оброс так, что был похож на взрослого домовенка. Его мягкие и в то же время очень мужские черты лица делали его красивым, может быть, даже обворожительным. Это играло дополнительную и немалую роль в его растущей популярности. Тем не менее, всему его образу не хватало стержня. Стойкого центра, который убрал бы мальчишеский налет и сделал бы из него мужчину.
— Надо было, Людмила, раньше его к деду Акиму отвезти, может сейчас бы он не сидел тут весь в сомнениях, прячась от толпы заказчиков, — угрюмо проворчала Элеонора.
— Что сделано, то сделано, Элеонора Давыдовна, чего уж теперь меня попрекать, — отрезала Людмила и снова повернулась к сыну:
— Сыночек, что сказал тебе дед?
— Да много чего… Про отца сказал, про наказание, про дар… Мне надо к деду! Точно, мать! Я поеду к деду, пусть он меня научит, что я должен делать с ними! Как он различает, к кому какой прием применить, как вообще принимает их, что делает с ними. Может, мне их и вовсе рисовать не надо, может…
Тимур схватил на всякий случай сумку с красками, накинул легкую кофту и побежал к двери. Но, вспомнив об очереди, поджидавшей его за дверью, вернулся в комнату. Подошел к окну, прикинул расстояние до росшей под окном березы и прыгнул, ловко схватившись за ближайшую ветку руками, потом повис на ней и спрыгнул на землю. «Все хорошие люди живут на втором этаже», — улыбнулся сам себе Тимур, вспомнив, как они с друзьями шутили в детстве, и довольный собой, быстрым шагом направился к шоссе ловить машину.
— Болезнь — это результат греховности, грешного поведения, — методично объяснял Тимуру старый Аким, глядя на солнце. Они вдвоем сидели на той самой лавочке в центре сада, на которой в прошлый раз Тимуру стало плохо от неожиданно свалившейся на него правды о его таланте. Вперед аллейкой уходили высокие туи, позади, словно зонтик от солнца, свисали ветви старой яблони.
— Дед, я к тебе за советом приехал, а ты мне лекцию про человеческие пороки читаешь! — Тимур нетерпеливо поерзал.
— Да ты без этого знания ни одной линии своей кистью не проведешь! — обычно спокойный, Аким не сердился, но упрямое невежество внука расстраивало его. — Если бы твоя мать тогда не забрала тебя, ты бы сейчас не задавал мне таких вопросов… Но что было, то было. Таков и мой крест…
— Дед, что мне делать с ними? С чего начинать? — Тимур умоляюще посмотрел на деда, предприняв очередную попытку выманить спасительный магический рецепт.
— Да не с ними делать надо! С собой делай, тогда с ними само собой происходить будет. Слушай меня и запомни: первой идет нравственность. Твоя. Твои мысли затуманены, оттого поступки нечестны да нечисты. Ты сейчас ни о теле своем не заботишься, — дед кивнул в сторону пачки сигарет, выглядывавшей из кармана брюк внука, — ни о душе. Женат, а все ни одной юбки не пропускаешь… В итоге снова тело страдать будет. И силы расходуешь, и жизнь сокращаешь. А коли нет сил на свое собственное здоровье, как ты сможешь другого здоровым сделать?
Тимур молчал. Где-то в глубине души он понимал, что ведет себя как мальчишка, но все это казалось не важным. Он никогда особенно не задумывался о чувствах Наташи или Марины, или… Да и в своих собственных не стремился разобраться. Нет, он не испытывал ни к одной из них ни особенной привязанности, ни душевной близости. И вместе с тем остро желал почувствовать ее. Но будто кто-то за него поставил на всех его желаниях крест.
— Твой отец старался излечить человека, грешившего очень много. Он знал, что это ему не по силам. Но не смог победить свое желание. Упрямство. Коварная штука — гордыня. Знаешь, как займет трон в твоей голове, так не слезет с него, до последнего. Нужно быть очень внимательным, чтобы не перепутать истинные возможности с собственной навязчивой идеей.
— Дед, но ведь есть какие-то приемы. Особые приемы, я имею в виду, — Тимур так выделил слово «особые», что старик невольно улыбнулся.
— Я не колдун, мальчик. А магия — она от слова «могу», «мочь» происходит. «Могу» совладать с собой. В ладу с собой жить. А ты можешь?
Тимур задумался. Курить он бросал раз пять. С Наташей хотел расстаться, да не смог, потому что квартира у ее матери была большая и комфортная, не хотелось возвращаться в убогую мамину хрущевку. Да и искать, усилия прикладывать не особенно хотелось. Дед посмотрел на Тимура так, что у него мурашки побежали под одеждой. Дедовы мохнатые белые брови почти закрывали глаза. Но взгляд прожигал насквозь. Казалось, он все мысли человека наперед знал. «Зачем он задает мне вопросы?, — думал Тимур, — Ведь я чувствую, как он там копается в моих извилинах, а может, и в этой самой, душе»…
В этот момент на туевой аллее показалась женщина с подносом в руках, на котором стоял графин с какой-то буровато-красной жидкостью и двумя чашками. Тимур посмотрел вопросительно на деда. В прошлый раз он был так занят собой, что и не заметил, что дед живет не один. О нем заботилась пожилая женщина с очень привлекательными чертами лица. От нее шел какой-то не то еле уловимый аромат, не то ощущение, из-за чего невозможно было даже предположить, сколько ей лет. Она шла легко и естественно, ничего, кроме простоты и материнской заботы не было ни в ее взгляде, ни в жестах. Впрочем, седина в ее вьющихся волосах и проникновенно-мудрые глаза заставили Тимура предположить, что она была не намного моложе деда.
— Аким Наумович, выпейте с внуком бруснично-травяного отвара. И жажду утолите, и отдохнете, — она ласково посмотрела на старого Акима, подала мужчинам по кружке и наполнила их питьем.
— Благодарствую, Любушка. Как там наш совёнок? Спал у него жар?
— Сейчас уже меньше, вот только успокоился и уснул.
— Какой совёнок? Дед, ты что, ветеринаром заделался? — Тимур удивленно смотрел то на деда, то на чудесную женщину.
— Да нет, — засмеялась женщина, — вчера ночью мальчонку принесли, бесноватого, весь горел, бредил, ваш дедушка почти до утра с ним занимался, мы его совенком в шутку и назвали. Сейчас ему уже лучше, так ведь, Аким Наумович?
— Так, так, Любушка. Можно сказать, самое опасное состояние позади, но поработать нам с ним еще придется. Познакомься, Тимур, это Любовь Григорьевна, моя верная помощница и хранительница этого небольшого очага. Без нее мне было бы очень трудно.
— Ну что вы, Аким Наумович, работать у вас — большая милость для меня. Вы, наверное, не знаете, Тимур, что ваш дедушка самый уважаемый человек на тысячу километров вокруг. Но на самом деле нет такого второго человека на всей земле. И нет человека, которому он не смог бы помочь…
— Ну хватит, Люба, полно… И меня нахваливать, и всю эту оду раздувать. Каждый сам себе спаситель. Пора мне теперь паренька нашего проверить, скоро он просыпаться начнет. А ты, внучок, сделай все же то, о чем я тебя еще давеча просил. Найди ту женщину, да про бельмо ей поясни. Что не ушла ее болезнь. Иначе так и будешь с очередями своими маяться.
В сюжете: художникисцелениекартинародродословная