Тугулдур-тайша
В то время, когда страна погружалась в бездну, Батожаб Цыбиков писал о прошлом своего народа. Миновало совсем немного времени после его похорон и, как это обычно бывает, о Батожабе Цыбикове забыли. За все эти годы его имя не было упомянуто нигде. Но я помнил и всегда буду помнить. Творчество его должно остаться. Ведь оно имеет непреходящее значение для развития бурят-монголов. И это не просто слова. Это надо читать. И это будут читать, когда перестанут гореть леса, когда большой фейк и симулякров заменит Настоящее!
В 2000 году я перевел на русский язык первую часть его романа. Пока это черновик перевода (публикую только три главы). Обязательно будет время, сложатся гармонично обстоятельства, когда я смогу вплотную заняться творчеством своего друга. Ведь мы ещё живы и звучит во мне его голос. Ведь он всё еще продолжает и долго будет излучать свет во мраке, где у большинства только одно свойство - поглощение.
БАТОЖАБ ЦЫБИКОВ
Тугулдур-тайша
Роман. Книга первая
Глава первая
Знойным летом 1816 года цветущая разноцветьем и разнотравьем агинская степь была взбудоражена ликованием народа, звоном литавр и колокольчиков, рокотом раковин и бискуритов. Ароматы трав и цветов смешались с запахами и дымом благовоний, костров из аргала, сытным духом жареного и вареного мяса… Гудело народное гуляние! Недалеко от извилистой речушки Агинка поднялся и засверкал золочеными углами выгнутой крыши, ланями и устремленными ввысь тремя ганжарами белокаменный дацан. Строительство началось пять лет назад. И вот теперь множество народа собралось на освящение нового дацана. Только одних лам прибыло сто тридцать человек во главе с селенгинским настоятелем Ринчинэй. После долгих молебнов и чтений божественных книг решили они назвать дацан – Даши Лхундублинг.
У подножия сопки, вокруг двухэтажного дацана, поставили около семидесяти серых и белых юрт, собралось более трех тысяч человек. Всюду гарцевали на сытых конях нарядно одетые всадники. Два дня и две ночи длилось шумное празднество и молебствие-хурал…
Двадцатилетнему Тугулдуру Тобоеву, служившему писарем в Харгытыйском управлении делами восьми родов агинских бурят, эти дни и ночи показались сказочным сном с радужными красками лета. Теперь у агинских хори-бурят будет свой дацан!
Все на свете кончается, кончился и праздник. Медленно испарились в воздухе последние звуки раковин и литавр, Тугулдур огляделся и с удивлением заметил, что агинские ноены, приезжие тайши и гости куда-то исчезли. Оседлав утомленного за время празднеств гнедого, он медленно отправился вдоль берега речушки. Гнедой не спешил, то и дело рвал сочную траву и с хрустом пережевывал. Стояла знойная тишина, полуденное солнце припекало вовсю, вокруг голубели и зелени дали – сопки, леса, степь. Со стороны речушки Челутай подуло прохладой и парень, расстегнув верхние пуговицы-тобшо зеленого тэрлика, подставил грудь свежему ветру.
Он понукнул коня и оглянулся. Взору его снова предстал сияющий золотыми ганжарами белокаменный, двухэтажный, дацан с выгнутыми, будто крылья огромной птицы, крышами. На миг Тугулдуру показалось, что на ладонях голубых просторов под пение разноцветных птиц раскачивается сказочный дворец. На сердце стало тепло, круглое, без единой морщины, лицо его радостно разрумянилось, под атласными, вразлет, бровями повлажнели глаза. Ему вдруг захотелось нарисовать дацан теми красками, которые излучает радуга, или описать его лучшими словами так, чтобы это было понятно каждому степняку. Осененный внезапной мыслью, молодой писарь спрыгнул с коня, сел, поджав ноги, и, вытащив из-за пазухи плотную тетрадь и карандаш, стал быстро-быстро рисовать и записывать, время от времени поглядывая на новый дацан. Лицо его, осененное мыслью, раскраснелось еще пуще, взгляд черных глаз стал острее, нос с горбинкой и толстые губы зашевелились. Он рисовал, писал и думал. Думал остро и пронзительно. О новом дацане, о степи, земляках…
Потребность записывать свои мысли и рисовать появилась у писаря этой весной, после праздника Белого Месяца. Теперь, под впечатлением освящения дацана и народного праздника, он торопливо записывал: «…Борьба батыров, стрельба из лука, вечерние игрища, ехор вокруг костров. Народа было много, конные скачки никого не оставили равнодушным», – вспомнив прошедшие события, писарь внезапно помрачнел и задумался, покусывая кончик карандаша. Услышал голоса…
Во время конных скачек первым пришел знаменитый скакун степняка из рода хубдуд Сэсэгтэ Нэлбэнэй. Серый в яблоках скакун оставил далеко позади себя всех коней, казалось, что копыта его не касаются земли. Он летел вольный и стремительный, и ветер развевал его атласную гриву и хвост. Неистовая и ликующая толпа пела скакуну хвалебные песни.
Выше толпы, на высоком бугре, сверкал и трепетал всеми красками под солнцем роскошный шатер, возле которого гордо стояли или сидели на подушках-олбоках тайши и ноены, прибывшие на праздник из Хойто-Хори. На их сверкающих разноцветных одеждах сверкали серебрянные ножи, огнива, кораллы, медали и прочие знаки отличия. Все они изумленно взирали на летящего по степи скакуна. Впереди всех на самых высоких подушках, опираясь на искусно сделанные подлокотники, устремил вперед взгляд острых глаз и хищно загнутую вовнутрь бороду главный тайша Хоринской Думы Галсанэй Дэмбэл, его раскрасневшееся лицо сияло от пота и изумления. Рядом с ними сидели – второй тайша Павелэй Бадма, четвертый тайша Дамбадугарэй Жэгжит, за ними стояли тушэмэлы-сановники. Крепко выпившие на празднике, они переглядывались и оживленно обсуждали скачки, но взоры их невольно останавливались на сером с белыми пятнами скакуне...
Молодой писарь зажмурился и снова увидел, как вдруг внезапно вскочил на ноги Дэмбэл Галсанай, как перед ним расступилась толпа, и главный тайша оказался рядом с грузным старшим зайсаном восьми агинских родов Мухугай Намжилом, который сидел рядом со своей дочерью-красавицей.
– Намжил, чей это конь? – резко и повелительно спросил главный тайша. Зайсан испуганно повернулся и заговорил, почтительно наклонив круглую голову:
– Скакун принадлежит Нэлбэнэй Сэсэгтэ, господин тайша. Люди называют этого коня Иноходец-Сохор.
– Нэлбэнэй Сэсэгтэ, говоришь? А кто он такой? Богатый, бедный? Говори, говори, зайсан! – надменно спросил тайша, скользнув острым взглядом по фигуре красивой дочери старшего зайсана.
«Ой, важный и всесильный тайша обращается ко мне!» – вмиг зарделась и засмущалась девушка, поворачиваясь к отцу. Но тот уже стоял на ногах и, низко кланяясь тайше, отчего его мясистое лицо побагровело, докладывал.
– Господин тайша, Нэлбэнэй Сэсэгтэ не бедный и не богатый человек, не ноен и не богол-раб, живет сам по себе, он из рода хубдуд…
– Кем бы он ни был, уважаемые ноены, только и только мне, главному тайше одиннадцати родов хоринских бурят, вы должны подарить этого прекрасного скакуна. Вам надо поговорить и договориться с его хозяином. На таком скакуне должен ездить только тайша! Правильно я говорю, ноены? – громогласно заявил Галсанай Дэмбэл, обращаясь к собравшимся вокруг него ноенам и требуя от них подтверждения своей справедливости. И они тут же подтвердили:
– Конечно, конечно… Именно на этом скакуне и должен ездить наш главный тайша! Пусть господин старший зайсан Мухуев выполнит волю дорогого тайши, -подобострастно загалдели ноены.
Толстый Мухуев засуетился и побежал к шумящей толпе народа, в середине которой стоял Нэлбэнэй Сэсэгтэ, держа под уздцы своего серого в яблоках скакуна и слушая хвалебные песни.
– Эй! -закричал старший зайсан Сэсэгтэ, – иди к тайше, ты должен подарить ему своего красавца! Сам тайша и все ноены желают этого!
Услышав эти слова, толпа застыла в недоумении. Нэлбэнэй Сэсэгтэ, ничего не понимая, оглядел людей, вытер концом желтого кушака на широком и черном лице выступивший обильно пот и тоже застыл с разинутым ртом. Почему? С чего это он должен подарить тайше своего коня, самого верного друга и помощника? Внезапно он встрепенулся и, повернувшись к ноенам, громко сказал в изумленной тишине:
– Где это видано и слыхано, в каком законе сказано, что можно силой брать такие дорогие подарки? Покажите мне такой закон, уважаемые тайши и ноены!
Раскрасневшееся лицо главного тайши внезапно побелело от ярости. Он резко подскочил к дерзкому степняку, топнув ногой, хлестнул его плеткой по спине и свирепо крикнул:
– Получай! Этого закона для тебя достаточно! Ноены, посадите этого паршивого пса на цепь. Слуги, ведите ко мне его коня!
Сэсэгтэ внезапно очнулся, резко развернулся, вскочил на своего скакуна и, рассекая галдящую и кричащую толпу, помчался вдоль берега Агинки и исчез в темнеющих кустарниках быстрее пущенной стрелы.
– Ай-яя-яя! Такой важный тайша и что себе позволяет! Весь праздник испортил! -заговорили в толпе. – На вид такой величественный, а душа, видимо, у него поганенькая…
Праздничный дух испарился в криках пьяных тайшей, ноенов и их слуг. Люди стали расходиться…
Тугулдур торопливо записывал события в блокнот, время от времени задумывался и посматривал на дацан. Потом он привычно сунул за пазуху тетрадь и встал. Вдруг совсем рядом, из травы, стремительно взлетел жаворонок. Испуганный Тугулдур наклонился и увидел уютно свитое гнездо, в котором покоились серые яйца с крапинками.
– Вот оно что, а я не заметил, -задумчиво сказал писарь. – Ну что ж, скоро из яиц вылупятся птенцы, потом они встанут на крыло и полетят. Испугалась ваша мать. Ничего, ничего, осталось совсем немного, и вы полетите, увидите всю землю!
С этими словами Тугулдур сел на коня и поскакал по дороге в сторону управления делами восьми агинских родов хоринских бурят.
Глава вторая
Возле высокого крыльца управления сидели несколько ноёнов перед ними толпились и что-то кричали люди, в середине толпы стояли здоровяки с засученными рукавами расстегнутых халатов без поясов. Тугулдур привязал коня, подошел к людям и ахнул. На земле лежал Нэлбэтэй Сэсэгтэ, руки и ноги его были привязаны к толстой доске, на которой секли лозами провинившихся. Он был раздет до пояса, смуглая спина подрагивала мускулами и блестела под лучами летнего солнца. Видимо, тушэмэлы ноенов поймали и привезли его сюда. На телеге лежал большой пук лозы.
Тугулдур приблизился к грозным начальникам-ноенам, некоторые из них стояли уперев кулаки в бока, другие поигрывали плетками. Лица у всех свирипели. Вдруг молодого писаря заметил старший зайсан Мухугэй Намжил и подозвал его к себе.
– А вот и мой искусный писарь! – воскликнул он, кивая на Тугулдура большой головой и злорадно посмеиваясь. – Хоть ты и ноен, Тугулдур, но все-таки возьми крепкую лозу, надо и тебе наказать паршивца, который провинился перед главным тайшой и опозорил всех нас. Ты еще молодой ноен, пора тебе учиться этому делу. С народом надо обходиться круто.
Свистнула лоза, страшно и пронзительно закричал Сэсэгтэ.
Вздрогнув, Тугулдур невольно повиновался, взял одну лозу и несмело подошел к стоявшим здоровякам и лежавшему навзничь несчастному, спина которого уже покрылась алыми рубцами и брызгами крови.
– Я… ни в чем не виноват! Не… виноват! – кричал, захлебываясь от боли и выплевывая алые сгустки, Сэсэгтэ. – Я… не отбирал у людей коней, как хо… хоринский тайша, не воровал, не грабил. О, небо, помоги мне! У меня же тайша отобрал коня, меня же и бьют! О, небо! Люди, смотрите и помните! Лю.. люди!
Писарь попятился назад, все еще сжимая в руке лозу и жалея несчастного. Но тут к нему быстро подошел старый Очир-бабай и, выдернув из его рук лозу, укоризненно крикнул ноенам:
– Ноены, зачем вы даете лозу этому еще чистому душой юноше? Грех!
Освободившись от лозы и облегченно вздохнув, Тугулдур протиснулся через галдящую толпу и побежал к густым кустарникам речушки… Неужели он мог бы ударить несчастного человека?
Раздвинув кусты, он вышел на полянку, сел на один из валунов и, понурив голову, задумался. В висках ломило, в голове мелькали бессвязные мысли. «Какой несчастный этот захлебывающийся кровью Нэлбэнэй Сэсэгтэ! Родители его назвали – Сэсэгтэ, значит он должен быть белым цветком в зеленой степи… А что с ним сделали люди? Кто в это виноват? Сэсэгтэ ли, имеющий такого сказочного скакуна, или тайша, имеющий право наказывать людей? Господин старший зайсан Мухуев дал мне лозу и велел учиться сечь людей! А уважаемый всеми старик вырвал из моих рук лозу… Но осмелится ли кто-нибудь в степи вырвать из рук тайши плетку? Как может наказывать невиновного человека такой могущественный человек, как главный тайша, откуда у него могут появиться такие мысли? Это же тайша – владыка всех бурятских родов! Или в него вселились бесы? Конечно, нет, он очень властолюбивый, жадный и подлый человек, этот тайша… Кто может победить его? С малых лет нас учили любить родную землю и почитать родителей, защищать слабых и обездоленных, избегать несправедливости. А что же получается на самом деле? Мать моя говорит, что наш тайша обделен великим даром благоденствия и щедрости души… У него слепая мысль и жестокая душа, так говорил мой отец…»
Неожиданно кусты зашевелились, Тугулдур вздрогнул, поднял голову и увидел Галтэхан-Огонек – красивую дочь старшего зайсана, с которой он играл в детстве. Этой весной она отпраздновала свой семнадцатый Белый Месяц. Она была младшей и любимой дочерью зайсана, в любое время года ходила в шелковых халатах, с красивыми серебряными и коралловыми украшениями. Позванивая красивыми подвесками, она подошла к Тугулдуру и улыбнулась.
– Здравствуй, друг моего детства. Если мы сейчас сыграем с тобой в лодыжки, то кто бы из нас выиграл? – звонко спросила она. Длинные ресницы девушки игриво подрагивали, брови вздымались вверх, черные глаза смеялись, за припухлыми алыми губками белели зубы.
Тугулдур торопливо поздоровался и, встав с места, посадил подружку возле себя, на соседний валун.
– Моя подружка, Галтэхан-Огонек, все еще неженка бабушки и дедушки или уже ученая монашка из Непала? – весело спросил молодой писарь, любуясь девушкой. – Галтэхан, ты откуда идешь? Видел я тебя на освящении дацана, да времени не было подойти.
– А почему? Или совсем зазнался, узнавать перестал?
– С чего бы это я зазнался. Да ты же сидишь все время в толпе ноенов, а подходить к ним мне, простому писарю, неудобно.
– Ладно хитрить-то. Видела я, как ты во время чтения священной книги «Юм» шел рядом с Бамбанэй Бальжин из Уроная, которая пела песню про новый дацан, – колко и задорно сказала девушка.
– Перед самым хуралом я помогал нести тяжеленные тома священной книги «Юм», которые подарил нашему дацану тайша Мардайн Галсан. Некогда мне было подходить к девушкам, – рассмеялся писарь и помрачнел. -тогда я впервые увидел главного тайшу Галсанэй Дэмбэла и подумал -какой красивый и величественный наш тайша.
Он снова понуро опустил голову и задумался. Девушка толкнула его локтем в бок и спросила, наклонившись:
– А сейчас он каким показался? Там… когда били человека?
– Сейчас? Сейчас он… -замялся Тугулдур и, недоговорив, махнул рукой. – А ты знаешь этого несчастного Нэлбэнэй Сэсэгтэ?
– Слышала. Говорят, он обучает диких коней.
– Правильно. Я хорошо его знаю. Он не только объезжает коней, но хорошо умеет ухаживать за скотом. Коровы и овцы его самые жирные в степи. А еще он всегда помогает бедным и обездоленным. Об этом все знают! В Саган-Уле все говорят, что он очень хороший человек… Друг моего отца и мой учитель Намхайн Номшо всегда говорил мне, что если взвесить на весах души милосердных и богатых людей, то души милосердных перетянут чашу и им откроются двери сразу в три рая, а для души того, кто наживается и мучает людей откроются двери в три ада. И никуда больше! А для того, чтобы выровнять чаши, надо стараться замолить грехи благодеяниями и милосердием, – взволнованно сказал Тугулдур и повернулся к девушке, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– А почему некоторые ноены совершают только грех? – спросила она.
– Э–ээ, Галтэхан, не могу я ответить на твой вопрос. Молод еще… Они думают, что власть их неограниченна, богатства – несметные. Такие ноены вместо того, чтобы помогать своему народу только угнетают и мешают ему. Мой учитель говорил, что начальникам следует вести народ за собой, от тьмы – к свету. Ведь начальник – это начало всего. Старые ноены должны уступать место молодым и сильным, -задумчиво рассуждал Тугулдур смотря на синеющие сопки.
– А где эти молодые? – спросила Галтэхэн, заглядывая в лицо парня.
– Милая Галтэхэн, – сказал Тугулдур, не отвечая на вопрос, – почему тебя зовут Галтэхан? Ты действительно горячая или теплая, как Огонек–Галтэхан?
– Не знаю! – рассмеялась девушка. – Но если тебе интересно, то я расскажу тебе о своем имени.
– Да, интересно.
-тогда слушай. Мой дедушка Унаганэй Муху – человек из рода Саган. Он перекочевал на берега Агинки со своей семьей из местности Тугнын Галтэй – Огненная. Он там родился. Вот и назвал меня дедушка – Огонек. Дедушка мой был высокий и осанистый ноен. Меня он баловал и нежил. – Сказала Галтэхэн, смеясь и показывая маленькие белые зубы за алыми губками.
– Так ты с малых лет не знала ни горя, ни забот. И ты можешь спокойно смотреть как истязают лозой несчастного человека, -задумчиво проговорил Тугулдур, но девушка быстро повернулась к нему и дерзко выкрикнула:
– Я не боюсь смотреть на казнь, мне даже нравится это! Давеча, когда тебе дали лозу, я увидела, как подрагивают твои колени и подумала: «Вот тебе и Тугулдур, да будь я парнем…»
– Что ты! – Тугулдур вздрогнул. – Я не смогу бить человека сам себе буду противен! Меня не так воспитывали. Может быть, я и вправду трус. Но не смогу!
Он заволновался и сбился. Девушка смотрела на него широко раскрытыми глазами: парень не был красив, как суровый, нарядно одетый, тайша, но в нем было больше жизни и тепла.
– А тебе нравятся симпатичные девушки, Тугулдур? – игриво спросила она, меняя опасную тему разговора.
– Хороший вопрос! – рассмеялся молодой писарь. – Конечно, я люблю красивых девушек. Еще люблю читать книги. Днями и ночами читаю. Сестра меня ругает, что забываю о сне и работе.
– У тебя тибетское имя? – продолжала интересоваться девушка.
– Нет, конечно. У меня истинно бурятское имя. Ты разве не знаешь, что слово Тугулдур означает -качество и совершенство ума, деловитость и надежность, скромность и порядочность, крепость духа? Да что это я расхвастался! – воскликнул писарь и покраснел.
– А-аа, вот почему тебя взял писарем мой отец! – звонко рассмеялась Галтэхан. – Наверное, у тебя такая совершенная родословная?
– Мой отец -тобо. – Тугулдур начал загибать пальцы и перечислять. -тобо от Мунхэ, Мунхэ от Хату, Хату от Дахи, Дахи от Хита, Хита от Хабанши, Хабанши от Хундуйн… Мы из славного рода Хуасай. После Хита люди нашего рода становились ноенами.
– Значит и ты из рода начальников. Твои предки были начальниками только над людьми своего рода?
– Не только… Мой отец, Мунхэн Тобо, ходил в далекий Тибет. Там он укрепил дух и веру, совершил молебствие во здравие всех агинских хори-бурят и принес оттуда святыню. Говорят, что пожелания его сбылись, – тихо сказал парень. У девушки округлились глаза и она изумленно воскликнула:
– Что ты говоришь! Эта святыня золотая? Ты мне покажешь?
– Не знаю. Святыня спрятана в надежном месте.
– Так она же принадлежит всем, тогда почему спрятана?
– Наверное, еще не пришло время показать всем. Придет время – покажут.
– Ты говоришь, как пророчествующий шаман. У тебя одни загадки.
– Придет время, и мы все увидим эту святыню, будем молиться. Если у людей на душе будет хорошо, то это время придет скоро, – сказал Тугулдур. Глаза его нежно смеялись и смотрели на раскрасневшуюся девушку.
– Рассказывай сказки! – Галтэхэн рассмеялась и встала. Она стала поправлять свои многочисленные косички и вдруг, качнувшись, уперлась руками в плечо Тугулдура. – Ой, что-то голова закружилась.
Писарь быстро встал и обнял девушку, приговаривая:
– Что с тобой? Голова болит? Сядь сюда…
Испуганный, он усадил ее на валун и стал поглаживать ее виски, где билась тоненькая голубая жилка, потом расстегнул верхнюю, золоченную и круглую, пуговицу ее халата, обнажил белую девичью грудь. Но хитрая девушка вдруг мгновенно очнулась и, прикрывая грудь маленькой рукой, засмеялась:
– Тугулдур, что ты меня щекочешь?
И вдруг, вздохнув, крепко обняла парня за шею…
Глава третья
Праздники закончились, настало время летних работ – стрижка овец, сенокос… Даже служащие управления делами восьми агинских родов стали спешить на работу пораньше. Управление – большой и крепкий дом с высоким крыльцом и несколько изб находилось в местности Харгэта – Дорожная, на пересечении шести дорог.
Господин старший зайсан Мухуев Намжил, приезжает на работу раньше всех. Важный и грузный, он садится за шелковой ширмой на кресло из сандалового дерева, и лицо его сразу становится суровым и грозным, будто бы все перед ним виноваты навечно. С раннего утра предводитель пребывает в каком-то нетерпении. Зная об этом, Тобын Тугулдур сегодня встал с рассветом. Надо торопиться.
На востоке небо только заалело, но уже вовсю заливались над степью и сопками жаворонки. Две просторные и высокие юрты семейства Тобын стояли на берега ручья Кусочи, впадавшей в Агинку. Тугулдур жил в правой юрте. Тугулдур взял позванивающую узду и отправился к стреноженным коням, которые паслись в высоких травах, поблескивающих росой. Было прохладно и тихо.
Сапоги и штаны сразу промокли в мокрой траве. Парень не спеша взобрался на ближнюю сопку, и взору его предстали раскиданные по степи юрты. На правом берегу Кусочи, около петляющей вдоль берега дороги, стояли избы и юрты управления, на левом берегу, неподалеку от юрты Тугулдура белела юрты тележника Дамбы, дальше – юрта Цыпыла, занимавшегося выделкой шкур и кож, сыромятных ремней, подошв на сапоги, которые он продавал. Еще дальше, на самом берегу Агинки, шел дымок из деревянной кузницы, стояли низенькие юрты, это было стойбище Хара-дархана, мастера по железу, серебру и золоту. Ниже по берегу виднелась заимка русских людей Татауровых. Александр Татауров недавно перекочевал сюда из таежной местности Хойто-Ага со своими стариками, женой и детьми. Детей было много. Русоголовые, они заливисто смеялись и купались в речке. Русские сразу огородили плетнем из ивовых прутьев землю, посадили картошку, зерно…
По берегам Агинки и вдоль дорог – всюду виднелись маленькие стоянки и большие стойбища. У извилистой дороги, тянущейся к местности Догой-Могойтуй, чернеет высокая изба из толстенных бревен, это лавка торговца разными товарами Дугарэй Манжура. Дальше на ровном месте, между двумя сопками Барун и Зун Кусочи – стоянка Урбанэй Дэлгыра. Кажется, их сын Шобогор поскакал к реке, у берега которого пасутся их кони.
Осматривая степь, Тугулдур поймал коня и повел его на поводу. Солнце окрасило вершины сопок Хонин-Хушун, Харгыта, Бом золотым сиянием и готово было залить все вокруг теплом. Дороги со всех сторон тянулись к нескольким избам строящегося селения Агинское.
Тугулдур шел рядом с гнедым и вспоминал: отец рассказывал, что место для нового селения выбрал хоринский тайша Мардэйн Галсан. Это было несколько лет назад, кажется в 1811 году…
Было это в начале лета. Вдоль берегов Онона и Агинки еще не стояли дацаны и дома, мало было юрт, не видно было кочевий и стойбищ. Тайшой одиннадцити родов хоринских бурят был тогда Мардэйн Галсан. В начале июня тайша выехал из Хойто-Хори в агинские и ононские степи. Иркутский губернатор разрешил построить дацан, надо было выбрать место, начать строительство селения. Сопровождали его чиновники, коноводы, слуги.
Остановившись на аргалейском перевале, воздав почести и жертвоприношения духам, тайша обратился к своим спутникам:
– Мне надо сменить дорогую одежду, сбрую и коня. Пусть никто не узнает во мне тайшу. Так будет легче узнать о жизни простых людей. Дайте мне одежду простого пастуха и ждите здесь. .
Сменив одежду, тайша взял с собой одного пастуха и спустился с перевала через таежные дебри. Он отправился берегом реки Аргалей, достиг берега Агинки. На склоне горы Улиртэ, на лужайке, окруженной густым тальником, тайша увидел множество людей, которые стояли, образовав большой круг. В середине круга неистовствовали девять шаманов в своих звенящих одеждах с рогатыми коронами. Шаманы, видимо, вызывали духов и хозяев местности. Шаманы и люди чрезмерно увлеклись заклинаниями и не заметили подъехавших незнакомых людей. Между тем, приехавшие люди втиснулись в толпу и пробрались к самому краю круга. Но только один из девяти шаманов вдруг насторожился, заплясал еще быстрее и, сменив тональность, начал протяжно петь:
- Кажется, издалека пожаловал к нам гость,
Кажется, сам хан его хозяин,
Кажется, он и сам большой хозяин,
Кажется, люди должны повиноваться ему!
Шойрог, Шойрог!
Птица-лебедь – наш предок,
Дерево-береза – наша коновязь,
Повинуйтесь, люди!
Этот шаман узнал предводителя хори-бурят, но другие шаманы ничего не видели и не чувствовали. Люди тоже ничего не поняли. Тайша и его спутник незаметно выбрались из галдящей толпы, пробрались через густые заросли тальника к своим коням и отправились на вершину перевала.
Тайша одел свои одежды и уже как настоящий предводитель всех хори-бурят вернулся обратно в сопровождении чиновников, коноводов и слуг… Он оставил в неприкосновенности только одного шамана, того самого, который узнал его в простой одежде, остальным повелел откочевать из агинских степей. Весть о том, что из Хойти-Хори прибыл сам тайша с намерением выбирать место для будущего дацана, разлетелась по степи с быстротой молнии.
Галсан-тайша и старший зайсан восьми агинских родов Унаганэй Муху вместе с предводителями родов отправились на поиски удобного места, где можно было бы построить дацан. Всадники объехали степь от истоков Агинки до устья Догоя. Однажды они остановились на склоне горы Улиртэ, в местности Дулан-Баран, решив переночевать в юрте пастуха Бадархэйн. Тайша уснул под журчание ручья Аргалей, а, проснувшись, заявил, что дацан надо строить здесь. «Всю ночь я слушал шум и гам послушников-хувараков, они били в литавры и не давали мне спать», – сказал он своим спутникам. Вбив в землю кол, тайша привязал к нему синее полотнище-хадаг, это и стало местом для будущего дацана.
Дальше всадники отправились берегом Агинки. С двух сторон к реке сбегали ложбины сопок Кусочи и Челутай. Остановившись на высокой равнине, Галсан-тайша слез с коня, оглядел окрестность и сказал: «Волны эти двух речушек разговаривают друг с другом. Справа пророчат по-бурятски о молоке, твороге, простокваше, а слева – квохчут, как курицы, и чавкают, как свиньи. Со временем тут будет большое поселение». С этими словами тайша скинул свою коричневую шерстяную бурку и разостлал на зеленой траве. Тогда предводитель рода Хуасай Мунхэн Тобо быстро спрыгнул с коня, извлек из-за пазухи летнего халата пятьдесят лан серебра и положил на бурку тайши. Потом он взял из своей седельной сумы туес с кислым молоком-айраком, налил в чашу с серебряной каемкой и, брызнув духам с пожеланиями удачи всем степнякам, подал тайше. И всадники предались отдыху и мечтам о будущем…
Вспоминая рассказы отца, Тугулдур даже не заметил, как подошел к своей стоянке. Очнувшись, он привязал коня к новой, еще не отполированной поводами, коновязи. По рассказам отца Тугулдура, Мунхэн Тобо, именно на месте этой коновязи тайша Мардэйн Галсан расстелил свою бурку и пожелал, чтобы здесь разомножались хори-буряты.
Дальновидный был тайша! Начал строить дацан, предвидел большое поселение кочевников и то, что многие из них станут оседлыми и будут сеять зерно. Высокие были думы у этого тайши Мардэйн Галсана. Но почему его сын, Галсанэй Дэмбэл, ни в чем не похож на отца? Отчего у него такие низкие помыслы и поступки, что он не может исполнить ни одного закона предков и государства? Снова из юрты в юрту поползли слухи, что тайша обманывает и обирает людей при помощи тяжелых рук зайсана Намжилэй Муху. Как быть, когда ты знаешь обо всем, но ничего не можешь сделать? Некоторые чиновники, зная о проделках зайсанов и тайши, помалкивают, думая про себя: «Бурхан им судья». А простой народ живет, стиснув от ненависти зубы. Зная обо всем этом, как могут спокойно жить ноены? И как жить дальше ему, Тобын Тугулдуру?
– Сынок, чай вскипел. Покушай и торопись на работу, к своим бумагам! – вдруг ласково окликнула его старая тетка, вышедшая из юрты, чтобы брызнуть духам первый утренний чай. Тугулдур очнулся и заспешил.
Но и сидя в юрте и попивая горячий чай со сливками и творогом, он думал о тайшах, которые разъезжают по степи с ташуром-плеткой. Тайша и плетка – совершенно несовместимые вещи. Начальники должны вести за собой людей, а не обирать их!
Он сменил промокшие сапоги на сухие, одел халат, крытый синим шелком, крепко затянул желтый кушак, летнюю красную шапку и, прицепив к поясу серебряный нож, огниво и кресало, отправился на работу. Солнце вышло уже из–за вершины сопки Хонин-хушун и, Тугулдур, заволновавшись, что опоздает, погнал коня резвой рысью…
Фото: фото из архива автора