Третье прекрасное существо
В селе Быстрое Иркутской области находится единственный в мире питомник восточно-сибирских лаек. Там мы с друзьями приобрели трех щенят. — А как же не знать про вас, тувинцев-охотников! — встретил нас управляющий питомником, мужчина неопределенного возраста. Было это поздней ночью, а утром, провожая нас, он нежно погладил черных, как угольки, щенят и глубоко вздохнул:
— Питомник приобрел миллионер из Ангарска, из двухсот лаек осталось всего тринадцать; вы, наверное, последние, кто купил щенят.
Месячные сосунки разместились в небольшой сумке. Удивительно, в любом виде транспорта щенки хлопот не доставляли: не скулили, не гадили, молча вертели головками, знакомясь с окружающим миром. Заметив их, пассажиры невольно улыбались, поглаживали, ласково разговаривали с ними. В Иркутском аэропорту один из пассажиров, узнав у нас про породу щенят, резко возразил: — Э, не-эт, дарагой, эта — кавказский овчарка!
Сойдя с трапа самолета в родном аэропорту, мы сразу помчались на станцию ветеринарной помощи. Уколы от чумки нашим щенкам ветврачи сделали без всяких проволочек. И нашей радости не было предела! Наконец-то мечты сбылись! В нашей округе ни у одного охотника не было чистокровных лаек, тем более восточно-сибирских. А они крупнее всех других лаек, ровно идут как на пушных, так и на копытных, а также и на хищных. Решили месяца три подержать щенков у меня. Навык обращения с ними у меня был; к тому же, детеныши одного помета вместе растут быстрее. Стойкие к сибирским морозам, неприхотливые к еде, они резвились и росли изо дня в день.
Но однажды в субботу вечером я заметил, что один из щенят не притронулся к еде. Он еле ходил, понурив голову. Успокоил себя, что беда пронесется мимо. Однако в воскресное утро вяло ходил и второй щенок, лакал молоко лишь самый меньшой, белогрудый. Я боялся себе признаться, что надвигается беда. Но надежда окончательно потухла, когда я в три часа ночи увидел, что и белогрудый не обрадовался моему появлению. Мои опасения оправдались: у щенков — чумка!
В нашем райцентре не оказалось лекарства против этой самой распространенной болезни собак.
Я мигом завел машину, затолкал больных щенков в салон и в звездную ночь рванул в столицу. Предыдущих трех щенят у меня забрала чумка, и за всю трехсоткилометровую трассу только одна мысль билась в голове: нет-нет, не отдам щенков в руки костлявой! Утренний Кызыл встретил смогом и пятидесятиградусным морозом. Работники станции ветеринарной помощи покачали головами и развели руками:
— Ай-ай, какие прекрасные щенки! Но помочь не сможем, нет у нас лекарств против чумки.
Привезти из неблизкой иркутской земли чистокровных щенят и похоронить их под снегом на тувинской земле это… это был тот случай, когда охотник мог запросто потерять разум. В это время с улицы вместе с белыми гривами мороза вошла пожилая женщина и, увидев мое отчаяние, поведала, что у одного коммерсанта можно купить лекарства, правда, за большие деньги. Да какие там деньги, лишь бы щенят спасти! А они все трое еле стояли на ногах, в глазенках-бусинках едва искрилась надежда на помощь людей.
Я быстро разыскал коммерсанта, и ветврачи сделали щенкам первые уколы. На ночь мы разместились в гостинице. Зная, что работники там горласты, я пронес щенят в той же застегнутой сумке. Вечером горничная почему-то не раз заходила в номер, но исхудалые щенки, спрятанные в обувном шкафу, даже не пикнули. А наутро им сделали по второму уколу, и — о, чудо — заграничные лекарства спасли жизнь щенкам! По приезде домой я раздал щенят их хозяевам. Себе оставил белогрудого, самого шустрого, по имени Дурген, что значило Быстрый, созвучно с названием села, где разводили неповторимых восточно-сибирских лаек.
Дурген рос свободно во дворе, благо забор был высокий, калитку и ворота все домочадцы открывали и закрывали аккуратно… Десятимесячный Дурген восхищал всех, кто знал толк в собаках. Если не обращать внимания на белые кончики лап и грудь, это была черная пантера, с мощной грудью, тонкой талией, сильными мускулистыми ногами и, конечно же, колечком пушистого хвоста. Уши у него небольшие, и морда коротко рубленая, прямо-таки медвежья. Не помню, кто сказал, что природа создала два прекрасных существа — женщину и лошадь. Но при виде Дургена я смело добавил бы, что есть и третье прекрасное существо на свете — лайка.
Дурген постоянно находился под нашим неусыпным оком. Но в один из дней августа он вдруг исчез. Одолел двухметровый забор — и с концом! Начались поиски. Имея на руках фотоснимки и записанный на магнитофонную ленту голос собаки, мы вначале сильно не расстроились. На поиски привлечены были все члены семьи, потом вспомнили неугомонных мальчишек, слоняющихся без дела, — им обещана была приличная денежная премия. И пошла ребятня по городским улицам, квартал за кварталом. Но минула неделя — никаких результатов. На людных местах развесили объявления с фотографиями Дургена. Нашедшим лайку была обещана довольно крупная премия. Земляки находили, приводили черных собак, но среди них не было Дургена…
В бесплодных поисках прошло два месяца, уже и охотничий сезон на носу.
Гадали шаманы на сорока одном камне, прорицатели — на картах и на бараньих лопатках, но про Дургена — ни слуху, ни духу. На душе лежал тяжелый камень: из-за собственной расхлябанности потерять отличнейшую охотничью собаку! Это сравнимо разве что с потерей близкого человека. Я по ночам вскакивал с постели, услышав лай собак, везде мне мерещился Дурген: в поле ли, в деревне, в городе ли — везде, где бы я ни бывал. Я невольно постанывал, когда перед глазами вставал образ Дургена: то он резко бросался на кусок бараньей шкуры, когда я его обучал, то громко облаивал меня, кидаясь из стороны в сторону и приглашая к игре.
Я себя никогда не считал несчастным, но теперь воочию ощутил себя таковым. Хороших охотничьих собак воруют похлеще баранов, да и бомжи не дремлют при виде упитанных собак, так и грезится им аппетитное рагу. Что ж, не всю жизнь горевать. На охотничьих бивуаках буду рассказывать землякам о моей чистокровной лайке, которая загадочно исчезла. Это будет памятью о Дургене и моей несбывшейся охотничьей мечте.
Пушной сезон начался. Мы, четверо охотников, уже второй день не слезаем с коней. Груз в переметных сумах тяжелый, подкованные лошади идут то шагом, то галопом. Навстречу нам из-за темных елей выныривает всадник — согбенный старик в меховой шубе на высоком чалом жеребце.
Эта встреча пришлась как нельзя кстати. После традиционного приветствия разговорчивый дед сообщил нам пренеприятную весть, о которой мы даже не предполагали. Оказывается, на нашем пути, чуть ниже слияния реки Кожээ с Ишкином, на чабанской стоянке устроились работники экологической милиции. Мимо не проехать, не пройти. Редкие кызылские гости, по словам старика, занимаются своим делом: ловят темноспинных хариусов на балыки да шмонают встречных и поперечных.
Мы обеспокоились не на шутку. Договор с охотпромхозом у нас был, но у двоих ружья оказались не зарегистрированными, и при встрече экомилиция с превеликим удовольствием отобрала бы их. Дело в том, что в 1950-60-е годы в наших магазинах нарезные и гладкоствольные ружья продавались свободно. Так вот, те ружья еще стреляют по белкам и соболям, и они ходят по рукам: отец передает сыну, а тот — брату или кому-нибудь еще из родни. Чтобы уйти от греха подальше, старший из нас предложил подняться вверх по речушке, к стоянке знакомого чабана, и там провести ночь, а назавтра в светлое время суток объехать стороной нежеланных гостей.
Чабаны в таежных краях рады любым гостям; и хозяин стойбища, молодой словоохотливый парень, угощая нас горячим чаем, попутно вызнавал новости городской жизни. Пока он занимался рубкой мяса, чтобы сварить ужин, мы вышли из юрты. Расседлали лошадей и привязали их арканами на ночь. Были глубокие сумерки, молодой месяц прятался где-то за островерхими зубчатыми горами. С восточной стороны темного неба неспешно зажглось созвездие Плеяды — ночные часы тувинских охотников. Где-то рядом еще не закованная в лед таежная речушка шептала свое таинственное, словно молодуха на уши своему суженому. Крупные лиственницы, как крепостные стены, со всех сторон обступили стойбище.
Расседлав своего каурого, я стал снимать узду, как вдруг что-то темное вынырнуло из-за дерева и сильными лапами уперлось в мои плечи. В тот же миг горячее дыхание обдало мое лицо. Я даже не успел испугаться таинственного существа, лишь одна мысль сверлила мозг: «Кто это? Что это?» А потом скорее не увидел, а почувствовал, что на мне висит собака.
— Ах ты, ненасытная утроба! — прохрипел я.
Собак здесь была целая свора: наших три, да на чабанской стоянке лаяли не менее трех-четырех. Я поднял руку, чтоб ударить по голове нахала, каких еще не видывал, как вдруг заметил, что грудь у собаки белая. Я застыл на месте. Постой… Постой…
Оцепенение продолжалось доли секунды, я мигом перевел взгляд на передние лапы — они белые! «Неужто?!» Чтобы не потерять равновесие, я обхватил шею собаки и нащупал руками ошейник из стальной проволоки и обрывок веревки на нем. Только чужую собаку держат на проволочном ошейнике. Дурген!..
— Мой Дурген нашелся! — я орал во всю глотку.
Мы, обнявшись, катались по осенней таежной земле — на свежих лошадиных кругляшках, на сучьях. Подбежали друзья. Узнав, в чем дело, они зацокали языками, закачали головами — быть того не может! От радости я еле связывал слова. Я был словно пьян, не чуял ни ног, ни тела. Надо же! Этому никто не поверит! Сказка, мистика! Проехать три района на лошадях, подняться вверх по Ишкину, удрать от экомилиции на истоки неизвестной мне речушки, чтобы… чтобы встретить своего Дургена! Кто сказал, что чудес на свете не бывает!
Мы сбились в кучу и стали втихаря совещаться. Понятно было и без слов, что Дургена кто-то привел к хозяину юрты. Таежные чабаны — отличные охотники, и нам предстояло, соблюдая этикет гостей, убедить его, кто настоящий хозяин белогрудой лайки.
Войдя в юрту, старший из нас стал как бы ненароком хвалить черную лайку: какой мол у нее отличный экстерьер, мечта любого соболятника, из каких краев только достают таких отличнейших собак? Но молодой хозяин юрты и ухом не повел на хвалу старшего. Лишь скупо сообщил, что за два часа до нашего приезда он возвратился с Хууректига, что по ту сторону хребта, и за ним увязалась черная лайка. Он поворачивал лошадь назад, отгонял собаку, стрелял в воздух, но она немного отбегала и снова возвращалась. Сейчас где-то здесь, в темноте не видать: если не убежит за ночь на Хууректиг, то завтра он попробует пустить ее на рысь. Этих диких кошек развелось вокруг, как бездомных собак. Мы разинули рты от удивления. Вот оно что!
Сообщение гостеприимного хозяина снова поразило меня своей загадочностью. Если бы не встречный всадник… если бы не экомилиция… если бы не его поездка на Хууректиг… В мозгу каруселью вращались обрывки моих мизерных знаний о теории вероятности, о спирали времени, о телепатии живых существ. И наконец я вспомнил, что почти, можно сказать, на каждом шагу каждый день я в мыслях машинально повторял чалбарыг — охотничий стих благословения небу и земле:
«Оршээ Хайыракан, будь милостив ко мне, край мой узорчатый! Седоголовые, пестроголовые святые мои Танды — вершины ваши остры, перевалы ваши трудны! Будьте милостивы, помогите найти моего четвероногого, острозубого друга, нюхом — лучше зверя, слухом — лучше летучей мыши!..» И вот мой чалбарыг услышан!..
Сделав порядочный крюк, через три дня мы достигли своих охотничьих угодий на Хан-Тегире.
В первый день охоты, ближе к обеду, Дурген исчез в таежной чаще. Сколько ни звал — все впустую. Понял, что за двухмесячное отсутствие лайка совсем одичала. С мрачным лицом вернулся я к охотничьему шалашу. Смотрю, а Дурген помахивает хвостом и виновато поглядывает на меня. Я только раскрыл рот, чтобы вдоволь наорать на него, как увидел на синем снегу кровь! Ружье — в сторону, я — к собаке. От пасти вниз шли две глубокие раны, словно кто-то острым ножом резанул по горлу. И на правой лопатке до костей рана! Да это он встретился с секачом! И счастье его, что, благодаря своей природной ловкости, он увернулся от смертельного удара кабана.
Я не отходил от Дургена четверо суток и выходил его. За сезон он отлично научился обнаруживать белок, но, чтобы стать хорошей собакой-соболятником, одного сезона маловато.
Когда возвратились с охоты домой, не было большей радости в семье. Знакомые, многочисленная родня приходили смотреть на загадочно появившегося Дургена.
Теперь я его держал на привязи. Но как-то утром вышел покормить будущего грозу соболей Хан-Тегира, смотрю, а на цепи пустой ошейник. Опять удрал! У-у! Я взвыл от горя…
К сожалению, второго чуда не случилось. Чудо встречается в жизни один-единственный раз.
Уже третий охотничий сезон у костра рассказываю землякам о Дургене, о его загадочных исчезновениях. Повторяю при этом: лишь бы он был жив. И если кто увидит где черную, как смоль, с белой грудью и белыми лапами, восточно-сибирскую лайку, знайте: это — мой Дурген. Нет, не надо о том мне сообщать. Пусть он будет верным другом того, кто его пригрел. Такова, видно, воля охотничьей собаки, рожденной жить свободной.