Сайнэры – Робин Гуды степей
Во многих регионах, населенных монголами, помнят выражение сайн эр, которое приблизительно можно перевести как «добрый молодец», «удалец». Однако в традициях разных монгольских народов деятельность сайнэров интерпретируется по разному.
Наиболее изучены сайнэры Халха-Монголии, обширный пласт народных преданий о которых давно стал объектом внимания фольклористов. В Халхе используются и другие обозначения для этой традиции, например, сайн хулгайч ах «добрый брат-вор». Однако феномен сайнэрства шире обычного воровства или скотокрадства, в Халхе сайнэры стали выразителями идеи социального протеста. В многочисленных преданиях о них подчеркивается, что братство «добрых воров» никогда не претендовало на имущество бедняков, а воровало скот у монгольских феодалов, лам и чиновников. Сайнэры халхаского фольклора предстают в облике бескорыстных степных робингудов своего времени, раздававших награбленное добро беднякам.
Можно не сомневаться, что далеко не все сайнэры были такими, какими в целом этот феномен запомнился народу, но есть основания полагать, что это уникальное для степных кочевников движение несло в себе определенный заряд социального протеста. По одной из легенд первые девять сайнэров принесли свою клятву на горе Шилин Богд, что на восточной границе Халхи, именно в годы бегства халхаских феодалов к маньчжурскому императору. Не желая присягать чужеродному правителю, они отстали от войск своих ханов-изменников и поклялись стать изгоями, живущими разбоем. С той поры, согласно преданию, все сайнэры Монголии стали приносить клятву на горе Шилин Богд и жить согласно завету первых девяти названных братьев.
Понять, что конкретно обещали степные разбойники духу горы, поможет бурятское предание. Один молодой малоимущий бурят, - рассказывается в нем, - видя как его возлюбленную сватает богатый нойон, решил быстро разбогатеть, занимаясь контрабандой. Неоднократно переходя границу, он познакомился с монгольскими сайнэрами, которые обучили его тактике скотокрадства, в том числе – умению на всем скаку схватить и удержать барана. Некоторое время он промышлял вместе с сайнэрами, затем отделился и стал орудовать по обе стороны границы, сочетая разбой с контрабандой. Он разбогател, вернулся в свои края, женился и стал жить хорошей жизнью, только изредка выходя на ночной промысел для поддержания разбойничьих навыков. Однажды ночью он проснулся, почуяв неладное, и обнаружил, что его табун угнан. Поехав по следам, он вскоре наткнулся на стоянку похитителей, которые поджидали его. К своему удивлению он увидел, что это его бывшие товарищи, сайнэры. Выслушав его упреки, сайнэры в свою очередь заявили ему, что он не имеет права оставлять себе ворованный скот более трех коней, не должен жить на одном месте, не должен торговать. Такова клятва сайнэра, заключили они, но поскольку бурят не успел ее принести, они позволили ему жить, как он хочет, но предупредили, чтобы отныне не занимался скотокрадством.
В бурятском предании, бытующем в наши дни в южных районах Бурятии, отчетливо видно различное восприятие сайнэрства. Для монголов это не просто разбой, для бурята – средство обогащения. Еще более ярко это различие заметно в преданиях бурят юго-восточного приграничья. Населенные хоринцами районы довольно долго сохраняли старинный обычай, по которому старший сын наследует от отца только его панцирь и саблю. В прежние времена это означало военную стезю, но к середине 18 века буряты потеряли остатки самостоятельности и не могли предпринимать походы на соседей. Между тем обычай, хотя и ограниченный случаями внезапной смерти отца, был подтвержден документально в своде хоринского права уже в 19 веке, тем самым создавая социальный дисбаланс. В преданиях агинских хоринцев даже отмечается специальный термин для обозначения прослойки оказавшихся на обочине социума старших сыновей, в Аге их именовали YЛYY ХYБYYД «лишние парни».
Распространение буддизма в Бурятии смягчало старые нравы, часть «лишних» уходила в монастыри, другие нанимались в работники, кто-то уходил на прииски, но какой-то процент пополнял ряды контрабандистов и картежников, причем эта среда была тесно связана и с выродившимися в криминал обычаями баранты. Распространенная почти среди всех степных кочевников вплоть до башкиров на Урале, баранта, традиция экономической мести путем угона скота, в Монголии со времен Чингисхана была поставлена вне закона и беспощадно преследовалась. На периферии монгольского мира, в Бурятии и в Туве, она сохранялась до начала 20 века. Тувинских барантачей называли кайгалами, бурятские же именовали сами себя сайнэрами (в бурятском произношении hайн эрэ), также как и те, кто приносил клятву на горе Шилин Богд.
Таким образом, бурятская традиция напрямую идет от родового права, тогда как на Шилин Богд была сформирован, внешне похожий на бурятский, но в генезисе совершенно иной феномен.
В пограничных районах, на стыках расселения разных этносов баранта часто приобретала вполне традиционные черты. Так происходило в зоне соприкосновения ойратов и казахов в Джунгарии, монголов и тибетцев в Амдо, бурят разных групп в Куде. В Джунгарии конец многолетним набегам казахов положил знаменитый Джа-лама, вернувшись из рейда в Казахстан с мешками отрезанных ушей. В Тибете сложился симбиоз монголо-тибетского населения, породив феномен нголоков, разбойников, наводивших ужас на караваны торговцев и путешественников.
