От Бурятии к Бурят-Монголии: «воображаемое сообщество» или становление новой реальности? (Часть 2).

(Смотрите часть 1) 

Да, хунны мы! Да, азиаты мы!

Несколько лет назад в публичном пространстве Бурятии совершенно неожиданно проявился еще один важный дискурс – хуннский, возводящий историю бурят и монголов к общим предкам – хуннам, создателям первой в истории Центральной Азии степной империи на рубеже нашей эры. Немаловажную роль в его становлении, на мой взгляд, сыграл роман русскоязычного бурятского писателя Владимира Митыпова «Долина бессмертников» (1975). Герой повествования, поэт с евразийским именем Олег Аюшеев – типичный представитель городской бурятской интеллигенции конца ХХ века – взращенный в лоне европейской культуры рафинированный эстет, цитирующий Шекспира и Тютчева и тяготящийся эфемерностью собственного бытия. Характерно, что рассуждая об истоках поэтического ремесла, Олег упоминает слепых греческих рапсодов и украинских лирников, даже не вспомнив о бурятских улигершинах. Пожалуй, единственное место в романе, из которого можно понять этничность героя – это начало первой главы, где герой вспоминает детство, проведенное в старом деревенском доме на отшибе улуса Добо Енхор. Причем в единственном предложении, указывающим косвенно на принадлежность героев к бурятам, проскальзывают такие штампы из русской советской литературы, что если поменять буддийских богов, которым, «затеплив лампадки, истово и важно молился» дедушка, на христианских святых, у читателя может появиться стойкое убеждение, что он держит в руках очередное произведение писателя-деревенщика.

Вместе с тем, в романе отражена именно та советская реальность середины 1970-х годов, когда услышать бурятскую речь на улицах Улан-Удэ было редкостью, в учебниках истории было написано, что до Октябрьской революции у бурят не было письменности, а студенты в ВУЗах вместо религиоведения изучали «научный атеизм». Кризис идентичности, переживаемый героем в начале романа, не затрагивает ее этнической составляющей, скорее, это духовный кризис творца, описанный А.С. Пушкиным в «Пророке». Однако в контексте затрагиваемых нами тем обращает на себя внимание тот факт, что выход из творческого кризиса представлен как обращение героя к древним истокам степной цивилизации Центральной Азии,  как отклик на зов далеких предков.

«Долина бессмертников» - это текст в тексте, подобно булгаковскому «Мастеру и Маргарите». Олег пишет роман о становлении империи хунну, но не за письменным столом, обложившись историческими хрониками, а в археологической экспедиции, и образы былого приходят к нему из глубины веков, погружая в состояние, близкое к шаманскому трансу. Сознание писателя как будто переносится на 2300 лет назад и попеременно вселяется то в тело шаньюя Туманя, то в его наследника Модэ, то в мудрого князя Бальгура, могилу которого раскапывают археологи в Долине бессмертников на юге республики. Чрезвычайно важен в романе «идеологический национальный ландшафт»  – Великая степь, представляющаяся как некий пространственно-временной континуум, портал, соединяющий прошлое и настоящее, древних кочевников и их потомков.

Роль романа «Долина бессмертников» на мироощущение бурятской интеллигенции трудно переоценить. Книга Митыпова, наряду с «Жестоким веком» И. Калашникова стала настольной для нескольких поколений бурятских подростков.

И то, что тема хунну в конце концов несколько лет назад вышла за рамки чисто академического дискурса и «выстрелила» в публичном пространстве Бурятии дерзким проектом удревнения возраста Улан-Удэ на 2000 лет, можно объяснить, наряду с другими факторами,  закономерным влиянием романа «Долина бессмертников». 

       

Не так страшна глобализация, как ее малюют!

Одним из самых популярных сценариев в публичном дискурсе, посвященном культурным последствиям глобализации является сценарий культурной гомогенизации или американизации.  Однако в контексте Республики Бурятия в составе России, русификация для бурят представляется гораздо большим злом, чем американизация. Как выразился ученый-антрополог Арджун Аппадураи, упрощение многих сил (и угроз) гомогенизации может эксплуатироваться национальными государствами применительно к их собственным меньшинствам через представление глобального потребления (капитализма или другого внешнего врага) большей угрозой, чем их собственные стратегии гегемонии. Глобализация, напротив, дает новые возможности этническим меньшинствам обходить федеральную власть путем обращения к международным органам и установления связей с другими группами и организациями.  С этой точки зрения глобализация означает преодоление изолированности бурят от остального мира остатками «железного занавеса» и их включение в глобальные социальные и культурные потоки посредством всемирной сети международных агентств и НПО. 

Именно глобализация позволила бурятам после десятилетий аккультурации вновь открыть свою собственную историю и культурные связи с другими азиатскими культурами.

Это тот же феномен ностальгического «возвращения к корням», наблюдаемый сегодня среди незападных цивилизаций по всему миру, например «азианизация» Японии, конец наследия Неру и «индуизация» Индии и т.д.

В частности анализ интернет-дискуссий на форуме http://buryatia.org показывает растущий интерес участников к японскому, монгольскому, корейскому китайскому, тайскому и вообще к азиатскому кино. С начала 1990-х гг. в Улан-Удэ организуются различные международные поп- и этно-музыкальные, театральные и fashion-фестивали, собирающие участников из азиатских регионов России и мира. Национальная идентичность сегодня выражается в фильмах и телевизионных продуктах и стилях, в популярной музыке и моде. 

«Буузная революция»

Аргумент в пользу гомогенизации также не принимает во внимание способность обществ воспринимать и перерабатывать иностранные идеи, стили и тренды.

Существует великолепный пример процесса диверсификации (heterogenization) в этнографическом исследовании МакДональдсов в Восточной Азии и России.  Западные сети фастфудов не только не привели к американизации вкуса, но инициировали бум местных фастфудов. Хотя в Улан-Удэ нет МакДональдсов или KFC, несколько лет назад в столице Бурятии монгольской ресторанной сетью “Modern Nomads” был открыт первый фастфуд ресторан “Happy Land”, предложивший новые стандарты сервиса. Сегодня существует несколько ресторанов подобного рода, от русской кухни до итальянской (Appetite, King’s Food), а также кафе-буузные (бывшие позные) и киоски «Бурятский фастфуд», предлагающие традиционные бурятские блюда. 

Одно из таких блюд - буузы в последнее время превратилось в сильнейший маркер бурятской национальной идентичности. Обсуждение темы на форуме Сайта www.buryatia.org «Бууза vs поза» о необходимости вернуть в обиход бурятское слово бууза вместо русицизма поза обернулось спорами об идентификационных смыслах и символах и мобилизовало людей на конкретные действия в защиту своей позиции. Вот что пишет инициатор обсуждения dGalsan:

«Нам просто жизненно необходимо держаться своих собственных точек отсчета. Говорить на языке чуждых нам символов - это еще хуже, чем не говорить на своем родном языке. Так вот, в нарочито ироническом русифицировании бууз сегодня нужно видеть только одно - понятие "позы" - это еще один СИМВОЛ исчезновения (читай - уничтожения) культуры нашего народа. И это нужно как минимум учитывать каждому буряту, уважающему свой народ. Многие еще просто по инерции не понимают этой разницы, но многие уже сознательно включаются в этот процесс - процесс восстановления истинных имен и СИМВОЛОВ нашего народа».

Кампания, развернутая в интернете и поддержанная прессой и активистами в реале, привела к признанию наименования «бууза» на правительственном уровне. Одним из материальных воплощений успеха сетевой «буузной революции» стало учреждение в 2010 году ежегодного «Фестиваля буузы», приуроченного к празднованию  Сагаалгана – Нового года по восточному календарю. Мне довелось участвовать в праздновании Сагаалгана-2010 европейскими бурятами в Праге. Новогодняя программа включала молебен Дугжууба, проведенный ламами Санкт-Петербургского дацана, концерты, экскурсию по Праге и праздничный ужин основным блюдом которого выступили буузы. Вообще, бывая в гостях у земляков, рассеянных  по разным странам, я могла убедиться в справедливости высказывания Тима Эденсора о том, что в условиях диаспоры, возможно, самым значительным элементом воссоздания атмосферы далекого дома является приготовление национальной пищи. 

 

Плюсы и минусы глобализации

Мы обрели весь мир, но не потеряли ли себя? Современная бурятская культура полна примеров, иллюстрирующих  диверсификацию «производимую местными творцами идей, образов, товаров и услуг, которые придают культурным индустриям различных обществ их собственный неповторимый характер» (Аппадураи 2001). Особый интерес здесь представляет феномен Бурятского театра драмы. Организованный в 1920-х, он стал одним из инструментов и каналов модернизации, целью которой было включение бывших улусников в сферу европейской культуры. В начале XXI века «Бурдрам» стал  настоящим проводником в родную культуру для нескольких поколений городских бурят, многие из которых не говорят на родном языке.  Одна из последних постановок «Улейские девушки. Свадебный круг», вдохновленная бурятскими легендами и содержащая аутентичные народные песни и танцы, стала значительным  явлением в современной культурной жизни. Некоторые режиссеры и актеры театра активно сотрудничают с зарубежными коллегами. В качестве примера можно привести несколько совместных театральных проектов с нью-йоркским театром La Mama.

В то же время, длительный процесс аккультурации бурят в составе Российской империи и, особенно, в годы Советской власти не мог пройти бесследно для бурятской этнической культуры.

Современную бурятскую культуру можно смело назвать креольской, впитавшей в себя ценности русской и европейской культуры, но потерявшей при этом многие элементы своей традиции и ключи к культурным кодам, утрата которых сделала постижение семиотического пространства бурятской традиционной культуры невозможным.

Очень точно это чувство утраты смогла выразить замечательная бурятская художница Альбина Цыбикова: «По всей видимости, “порвалась связь времен” и поток национального искусства усох до ручья прикладного. Там еще пульсирует древняя кровь. А у нас – вода. У меня – с душком парфюмерным “Москва – Париж”. А надо бы – с чабрецом».  Другая бурятская художница, съездив в Монголию, призналась моей рассказчице, что чувствовала себя среди монгольских художников человеком без корней.        

Дорогу осилит идущий

Подводя итоги, постараемся ответить на вынесенный в заглавие вопрос: Бурят-Монголия — это «воображаемое сообщество», виртуальная отчизна внешних и внутренних эмигрантов или, все-таки, конечный пункт назначения современной бурятской Одиссеи в поисках идентичности?

Напомню, что в статье рассматривались отношения между памятью и ностальгией, историей и мифологией в процессе того как бурятская этническая/национальная идентичности представляются, разыгрываются и материализуются в популярной культуре, литературе и повседневной жизни.   

Итак, культурная глобализация открывает новые каналы информации и новые пространства, где можно изобретать и конструировать свою идентичность. Формирование новых идентичностей  (бурят-монголы, потомки древних хунну и т.п.), происходит под влиянием электронных медиа, генерирующих «сообщества чувств» - группы людей с совместным опытом воображения и чувствования.

Именно коллективное воображение виртуальных собеседников находящихся часто в разных концах земного шара, создает воображаемую Бурят-Монголию, как пространство для творчества в сфере национального возрождения.

По выражению А. Аппадураи, воображение сегодня стало организующим основанием для действия, а не для замыкания в себе. Множество культурных и социальных проектов от книгоиздательства до кинопроизводства, которые были инициированы в интернете и реализованы нашедшими друг друга единомышленниками, подтверждает данную мысль, и значит, духовная Одиссея в поисках метафорического бурят-монгольского дома продолжается. «А пока человек в пути, есть у него надежда».