Ускользающий менталитет или проблема "закомплексованности" нацменьшинств
Сергей Батомункуев, кандидат философских наук, рассуждает о малых нациях и поднимает важную проблему "закомплексованности" нацменьшинств.
У подавляющего большинства людей понятие малой нации обычно ассоциируется с правовой или политической проблематикой, с необходимостью защиты прав малых народов национальными конституциями, международными конвенциями и реальными политическими действиями. Ведь само это понятие говорит о том, что народы отличаются друг от друга не только языком и культурой, но и своей численностью.
В горбачевскую эпоху кремлевские политики решили, что выражение «малый народ» не политкорректно и что следует использовать выражение «малочисленный народ». Одновременно этим подчеркивалось особое (тогда еще советское) понимание национальной политики, отличное от международного права, в котором используется термин «национальное меньшинство». Как известно, избежать проблем межнациональных отношений с помощью таких косметических и казуистических средств не удалось и, вообще, пришлось отказаться от претензий на особую концепцию национальной политики. Как бы то ни было, этим вступлением мне хотелось претворить тему, вынесенную в заголовок – менталитет малой нации/малого народа, тему как бы вторичную, теневую.
Более того, реальность менталитета ускользает и от понятия культуры. В самом деле, когда возникает задача понять представителей того или иного народа, то для этого обычно обращаются к его культуре и истории как ключу к их ментальности. И, как правило, после этого в понимании поведения и мышления этих людей остается достаточно значительный зазор - интуитивно очевидное, но рационально не объясненное.
Но то, что пока остается без внимания ученых и политиков, находит своих исследователей в лице писателей. Причем это совсем не обязательно писатели с большой буквы, авторы романов и повестей. Почитайте очерки журналистов о разных народах, адресованных туристам, и станет понятно, что известный пробел в представлениях о них можно восполнить не только с помощью научной тщательности и фундаментальности, но и художественной наблюдательности, аналитичности и лексико-стилистической свободы. Хотя сам жанр этнографического очерка стар как мир, только в научную и собственно литературную эпоху (после 16-17 вв.) в такого рода очерках именно менталитет обретал свое самодовлеющее значение. Об этом красноречиво свидетельствуют хотя бы названия серийных изданий:
«Эти странные шведы (немцы, итальянцы, датчане и т.д.)» или «Эти поразительные китайцы (турки, иранцы, египтяне и т.д.)». И хотя то или иное общество или культура способны вызвать удивление, восхищение или неприятие, к характеристикам культур такой эпитет, как «странный» обычно не применим. Ощущение странности скорее вызывает поведение людей, их образ мышления, т.е. менталитет.
Итак, что можно сказать о менталитете малых народов, о его особенностях? И что пишут о нем писатели? Вот, например, что пишет об этом чех М.Кундера в своей книге «Нарушенные завещания» (1993 г.): «Малые нации. Это понятие не количественное: оно обозначает положение; судьбу: малым нациям не ведомо счастливое ощущение того, что они находятся здесь извечно и навсегда; все они в тот или иной момент собственной истории прошли через приемную смерти; большие нации их надменно не замечают, они осознают, что что-то постоянно угрожает их существованию или оно ставится под сомнение; ибо их существование сомнительно». Созвучное по своей горечи и безысходности суждение есть и в современной русской литературе. Оно принадлежит А.Гольдштейну, автору книги «Расставание с нарциссом. Опыты поминальной риторики» (1997 г.):
«Малые народы – настоящие дети, ибо вхождение в социализм …, где преодолеваются мучения и сиротство, требует опеки старшего, его чуткого и требовательного водительства. Они дети и потому, что застыли в социокультурном детстве человечества. Малые народы, так похожие на детей-сирот, даже не сознающие своего несчастья, настолько они свыклись со своими короткими бессмысленными и нелепыми смертями …».
Но не все так печально, есть у них и позитивные возможности. Прежде всего они – в культурной жизни. И снова Кундера: «Малые нации образуют «другую Европу», эволюция которой проходит контрапунктом к эволюции больших наций. Стороннего наблюдателя завораживает зачастую поразительная интенсивность их культурной жизни. В этом проявляется преимущество их «малости»: богатство культурной жизни соразмерно с человеческими возможностями; все способны объять это изобилие, участвовать во всех проявлениях культурной жизни; именно поэтому в свои лучшие дни малая нация может воскресить в памяти жизнь древнегреческого полиса». Прямо-таки мечта, социальная утопия! Или, по крайней мере, плод художественного воображения писателя. Представить себе это в реальной жизни невозможно. И все же есть пример именно из реальной жизни. Я имею в виду жителей островного государства Исландия или, если быть точнее, Республика Исландия (численность ее населения составляет 280 тыс. человек). В течение нескольких лет там проработал английский физик Р.Сейл и вот что он пишет о культурной жизни исландцев: «Среди исландцев удивительно много шахматных гроссмейстеров. Число же писателей и художников «на душу населения» в Исландии – самое высокое в мире», «Все исландцы – члены различных клубов и ассоциаций и раз или два в неделю ходят на их заседания и собрания», «Исландцы говорят, что если в вашей жизни есть смысл, то в ней должны быть и книги. Чтобы доказать истинность этого утверждения, все исландцы пишут. Писательство – это их национальное развлечение», «Искусство в Исландии действительно принадлежит народу. В Исландии к искусству приобщены все».
Вот такая всемирно-историческая перспектива возможностей малых наций. И она далека от однозначности: кто-то, смирившись с судьбой, «застревает в социокультурном детстве человечества», а кто-то вопреки обстоятельствам достигает такой интенсивности культурной жизни, которой может позавидовать не одна нация из числа больших. А если говорить о менталитете, то одну грань его диапазона обозначит чувство сиротства и нужды в водительстве, а другую - убежденность в своей абсолютной полноценности. Например, те же исландцы уверены в том, что «они - сильная, красивая и умная нация», а «их амбиции и самооценка не ниже, чем у жителей Голливуда».
И все же, писательские наблюдательность и рефлексия по поводу феномена малого народа этим не исчерпываются. «Малая нация напоминает большую семью. Семья – это многочисленные обязательства. … Когда Ницше шумно обрушивается на немецкий характер, когда Стендаль заявляет, что своей родине предпочитает Италию, ни один немец, ни один француз не чувствует себя оскорбленным; если какой-нибудь грек или чех осмелился бы произнести нечто подобное, его семья подвергла бы его анафеме как презренного предателя.
“О малые нации! В их горячей близости там каждый завидует каждому, там все следят за всеми».
Этим словам Кундеры буквально вторит аргентинец Х.Кортасар в одном из своих эссе: «Одно из свидетельств, что наши страны не относятся к числу высокоразвитых, - недостаток свободы и раскованности у наших писателей, другое – отсутствие у них чувства юмора. Сочетание раскованности и чувства юмора – из этого в нормальном обществе и складывается личность писателя; Грейвз и Бовуар садятся за свои мемуары, едва им приспичит, и ни для читателя, ни для них самих в этом нет ничего необычного. Мы же слишком боимся ехидных улыбочек бдительных друзей и критиков».
Проблема, о которой говорится в этих отрывках, достаточно очевидна. Это проблема отношения личности и общества, проблема свободы личностного самовыражения. В одном случае – случае большой нации и «нормального общества» - самовыражение личности является чем-то само собой разумеющимся, в другом же – случае малой нации - скандалом, вызовом коллективному самосознанию, коллективному самочувствию. Если самосознание большой нации зиждется на чувстве и уверенности в том, что «они находятся здесь извечно и навсегда», то самосознание малой нации, напротив, - на сомнении в своем существовании, в его гарантированности. Источник этого сомнения и вечный раздражитель менталитета каждой малой нации – это ее травматическая история отношений с большой/-ими нацией/-ями. Такая закомплексованная ментальность не позволяет «нацменам» по-настоящему погрузиться в «счастливое ощущение» свободы и избавиться, наконец, от «горячей близости» своей коллективности. В объятиях этой коллективности самовыражение каждого члена сообщества не может быть ничем иным как демонстрацией лояльности к сообществу, символическим, политическим, экономическим и другим его проявлениям.
Иначе говоря, эта ментальность требует от своих носителей единомыслия, требует от людей противоестественного – отказа от своей индивидуальности. Здесь мы имеем дело с работой механизма социально-психологической компенсации: недостаток (мнимый или реальный) достоинства и признания малой нации в отношениях с внешним миром компенсируется подавлением инакомыслия внутри себя.
В менталитет малой нации вмонтирована тревожная сигнализация. Ее повышенная чувствительность к сигналам внешнего мира – ее несовершенство. Она еще не способна отличить мухи от слона, легкий ветерок от бури, и всякий раз, реагируя на какой-нибудь шорох, едва ощущаемое движение внешнего мира, как расстроенный резонатор многократно усиливает и увеличивает их, и ревом сирены пытается мобилизовать всех, кто помечен именем своего народа. Ее не смущает то, что раз от разу возбуждает в людях ложную тревогу просто потому, что для нее нет ложных тревог. Такое состояние и поведение малых наций неотличимо от состояния и поведения невротика, жизнь которого омрачена повышенной мнительностью, подозрительностью, тревожностью. Во власти таких чувств его воображение способно порождать картины исключительно в черно-белых тонах. Понятно, что смотреть на эти картины, общаться, жить по соседству с их автором для нормального человека – настоящее испытание.
Можно позавидовать исландцам, чехам, можно не беспокоиться за греков, эстонцев или казахов. Но что в этом смысле можно сказать о менталитете бурят? Очевидно, чтобы ответить на этот вопрос нужно, как полагается, обратиться к историческому материалу, фольклору, заняться анализом текстов народных песен, эпоса «Гэсэр» и пр. Но при этом надо отдавать себе отчет в том, что трудоемкость этой затеи никак не связана с ее результативностью, и вероятность того, что теоретическая реконструкция менталитета будет близка к оригиналу крайне низка.
Дело в том, что материал, на основе которого пытаются совершить такую работу, как минимум, вторичен, он подвергся рациональной обработке, в то время как менталитет – это живая субстанция, в ней доминирует коллективное бессознательное. Поэтому без метода включенного, т.е. живого, наблюдения никак не обойтись, и можно было понаблюдать, например, за тем, как люди реагировали на проект установки памятника русским казакам-первопроходцам, как реагируют на проблемы, связанные с бурятским языком, как они ревностно отслеживают национальное происхождение представителей местной чиновнической элиты и т.д. Да что там памятник, для меня было откровением то, как неадекватно люди реагировали на проведение кратковременной выставки с безобидной темой «Традиции русского чаепития» в музее истории Бурятии. В этой выставке усматривалось, как минимум, посягательство на суверенитет бурятского народа. Конечно, таких активистов не много даже по меркам малой нации, и все же это – симптом, указывающий на некий синдром. И в этом случае за искомым ответом не в последнюю очередь полезно будет обратиться и к исследованиям психоаналитического направления.
В сюжете: малые нациименталитет