Батый хан и воевода Дмитрий
«За доблесть в бою не судят» - эти слова приписывают самому Чингис хаану. Недаром они стали девизом тех поколений монгольских воинов, что сумели покорить полмира. Так, по дошедшим до нас хроникам, у монголов было принято относиться и к отличившимся доблестью врагам – отдавая дань уважения исключительно их военным заслугам. О чести и отваге настоящих воинов – исторический очерк-фантазия писателя Баасангийн Номинчимида.
Ранее на АРД – исторический очерк Б.Номинчимида «Айн-Джалут или последняя битва монголов».
В ноябре 1240-го года Киев был взят монгольскими войсками. Во время сражения был пленён воевода Дмитрий. Мужество и доблесть воеводы вызвали уважение у его врагов – воинов Батый хана. И Батый хан даровал ему свободу. Подобное не раз происходило во время завоевательных походов монголов.
Ещё в период борьбы за установление единого монгольского государства – в войне за низложение кераитского Ван хана – Чингис хаан помиловал батыров Хадага и Зургадая за их верность своему господину. Чуть позже Чингисхан, стоя на высоком берегу реки Инд, запретил своим метким лучникам застрелить не покорившегося хорезмшаха Джелал-ад-Дина, переплывавшего на их глазах реку. Такие же случаи имели место во время завоеваний Алтан улуса, Кореи и т.д.
Упоминаемый здесь Дмитрий не был киевским военачальником, а был воеводой Владимиро-Волынского княжества, принимавшего участие в обороне Киева. Батый хан уважительно отнёсся к плененному воеводе и не только освободил его, но даже интересовался его мнением и советами.
Слово доблестного Дмитрия
Воевода Дмитрий сквозь щель между пологами шатра видел, как под лохмато падающим снегом быстрыми шагами подходит человек в тёмном растрёпанном плаще. У Дмитрия разом отозвалась острой болью рана от зазубренного наконечника стрелы, которая насквозь прошла у него под левой ключицей.
Этот врачеватель с чёрным как сажа лицом, без единного слова, будто немой, долго ”копался” в его плече, как если бы перед ним лежал не живой человек, а труп. И, наконец, при помощи длинных щипцов вытащил застрявшую в плече бамбуковую щепку от стрелы.
Тогда он вытерпел копание этого чёрнолицего, потому как виделись ему его боевые дружинники и весёлый киевский люд, порубленные словно на бойне! Помнил, как изнемогал прижатый к земле железными руками заклятых врагов! Как златоглавые соборы и храмы были сожжены дотла, словно сарай недостойный даже для конюшни! Помнил он, как поразили его эти золотые купола, когда он в десятилетнем возрасте приезжал в Киев вместе с отцом, опоясанный коротким мечом с дубовой рукоятью, подаренным ему кузнецом Ласло.
…Воевода Дмитрий с мечом в руке, загородив собою вход в храм Василия, не подпускал никого, порубил немало неприятелей, пока вражеская стрела насквозь не пронзила его плечо. Выронил он тогда меч из рук и осел на землю. Потом словно молния сверкнула перед глазами, и всё погрузилось во мрак. Это какой-то монгольский воин подскочил к нему и обрушил на его голову тяжёлую булаву, так что кованый шлем на его голове помялся.
Лежа без сознания, он не знал, что врагам пришлось порядком повозиться, чтобы снять с его головы смятый от удара шлем.
Пленённый Дмитрий пребывал уже месяц в курени монгольских воинов. На удивление он быстро оправлялся от полученных ран. Он чувствовал, как с каждым днём восстанавливались его силы, возвращалось здоровье, словно и вовсе не был ранен. Но всякий раз, когда приходил этот врачеватель с чёрным как сажа лицом, чтобы натереть его раны скверно пахнущими мазями и заставить выпить остро-вонючую жидкость по виду напоминающую лошадинную мочу, пронзительная боль в его плече как бы снова и снова оживала. Хотя, наверное, именно благодаря умению врачевателя так быстро приходило исцеление.
Однако душевная рана всё более терзала воеводу. При виде всё прибывающих пленённых русских, которые наполняли шумом и гвалтом стан врагов, когда слышал он возносившиеся до небес торжествующие возгласы монголов, заполнялось его сердце безмерным гневом и горечью. Как волны великого Днепра в ненастье бушевала его душа!
Довелось ему узнать тяжкую весть о том, что его родной город стёрт с лица земли. Пленные русские поведали ему и о том, что Владимир также пал, как один за другими позорно и горестно пали другие города. Не было вестей от его родных и близких – видать, нашли вечный покой под пепелищем родного города. Виделось ему, как сын его – конопатый Митрашка – бежит к коновязи, оттолкнув няню Василису. Сыну тогда исполнилось десять лет и, получив право носить нож, он посчитал себя зрелым мужем.
Ныне сидел воевода в тяжёлых думах в шатре, поставленном для него в знак уважения его доблести. Никогда раньше он так сильно не задумывался об окружающем его бытии, не волновался так о делах минувших и делах грядущих! Всё казалось ему, что нет выхода для Руси.
Монголы, представлявшиеся ему свирепыми и дикими зверьми, с каждым днём всё больше показывали, что это его понимание не сходится с действительностью. Вместе с тем, как горящие угольки, неутолимо жгло желание узнать, откуда у этих монголов столько воинской силы, храбрости и удальства? Скорбела его душа при мысли, что Господь наделил чужаков, а не его таким могуществом!
Видел он по своей природной ясности ума, что эти монголы зримо отличаются от кровных ему русских не только по своему внешнему образу, но не менее – по мышлению, преданности и дисциплине!
Увидев, как монголы располагаются своим куренем, невозможно было не восхититься. В курени устанавливают такой строгий порядок, который чужд русскому нраву. Тысячи воинов соберутся вместе, а царит тишина и спокойствие, как в храме божьем. Если бы русские тысячами собрались в одном месте, сколько беспокойства от них было бы! Днём и ночью галдели бы да шумели, на двадцать вёрст распугали бы всё живое в окрестности, и притянули бы всех своих врагов!
Горестно вздохнул Дмитрий… Столько бравады исходит от его земляков, а как настанет час сойтись с врагом, то осмотрительностью вовсе пренебрегают. Словно собираются погоняться за телятами, пасущимися на лужайке, и удивляются, что эти телята, распустив хвосты и громко мыча, не разбегаются от них во все стороны! Когда же неприятель, сверкая оружием, полный решимости устремляется навстречу – и вовсе теряются. Их удальства как не бывало, ветром сдует.
Думают, как бы излишне не позорясь да не сверкая пятками подостойнее унести ноги. И трудно увероваться в том, что эти скромно сидящие в своём курени монгольские мужи, казалось бы, с виду неспособные и муху обидеть – это те самые воины, которые словно разъяренный медведь накормленный ядом, свирепо рыча, бросается вперёд, сходясь с врагами в кровавой сече!
Эти малорослые люди, казалось бы, слабоватые с виду, наделены в плечах львиной силой. А взгляд их узких, как щель, косых глаз сверкает остро, как березовые угольки. Мало когда они говорят между собой в полный голос, и вовсе не ругаются и не спорят. Стан русских полон криков и сутолоки, словно это не боевой стан, а базар какой-то… Едят и отдыхают монголы как-то по тихому, по простому, родные же ему русские еду и отдых превращают в пир да забаву.
Он сам слышал и на своём теле испробовал, как эти с виду тихие, смирные люди на поле брани перевоплощаются в грозных воинов, бросаются вперёд с устрашающими кличами, восхищая умением владеть оружием.
Думалось ему, что ни одна отборная дружина изо всех княжеств, которые он знал – ни аукштайты, ни псковитяне – не в силах противостоять монголам. Даже гордость западных земель – рыцари Тевтонского ордена – разве что во сне и мечтах смогли бы их одолеть! Так, наверное, выглядит войско небесного Одина, описанное в легендах северных народов.
В последнее время чем больше Дмитрий наблюдал за монголами, тем яснее понималось, что нет надежды их одолеть, и от этого душа его ещё больше омрачалась. Одновременно с тем постепенно открывалась для него тайна их могущества, зарождалось в нём чувство восхищения монголами. Эта двойственность души его самого терзала и приводила в недоумение.
Полог шатра приоткрылся, пропуская врачевателя. Дмитрий приподнял очи и увидел, что перед ним стоит не врачеватель, а сам хан Батый. Именно его первым увидел Дмитрий, когда после тяжёлого удара булавой медленно приходил в сознание.
Дмитрий вскочил на ноги и, приложив правую руку к груди, низко поклонился. Великий хан вызывал уважение не только у своих соратников и друзей, но и у непримиримых врагов. Таким могущественным войском может повелевать только великий хан.
Но говорят, что у монголов есть ещё более Великий Хан, который повелевает даже самим Батыем. И видно, у того Великого Хана стоит на службе превеликое множество ханов, княжичей и батыров, таких как хан Батый, багатур Субэдэй, княжичи Байдар, Хадаан, Бэрхэ, Хайду, Мунхэ, стремительными наскоками завладевшие непоклонными русскими городами. Они по малейшему мановению пальца Великого Хана устрямляются во все концы света, любо-вольно мчась под стягами с парящим на них небесным соколом.
Велика охота разок взглянуть на этого хана. Это было бы куда ценнее, чем одолеть десятки врагов в единоборстве!
Батый хан, глаза которого по-юношески блестели, окинув Дмитрия пытливым взглядом, проговорил:
- Врачеватель сообщил мне о твоём полном исцелении. Вблизи этого шатра находится хранилище нашего оружия. Выбери из них, что пожелаешь. Мы отправляемся в поход к берегам дальнего моря на западе. Чтобы утихоморить спесивый Рим, возомнивший о себе непомерно много. По пути изыщем ответ от вероломных куманов. Вероломных мадьяров тоже накажем! Если пожелаешь увидеть волны западного моря, вооружайся и иди с нами.
Батый хан. Современное изображение.
Мы примем тебя радушно, как достойного воина Синего улуса, благословенного Вечным Небом. Если не пожелаешь идти с нами – уходи, куда тебе захочется. Вечное Небо ценит твоё бесстрашие и преданность, потому тебе дарует возможность выбора!
Глаза хана сверкнули, и он проговорил:
- Но если наши мечи снова скрестятся, не будет уж тебе выбора!
Дмитрий выслушал его до конца, молча. С ответом не торопился. И вправду было бы великой честью, думал Дмитрий, вместе с этим батыром, благословленным судьбой и рождённым для покорения мира мчаться, совместно звеня стременами, до самых западных земель. И затем с упоением чувствовать, как волны дальнего моря подобострастно лижутся у твоих ног. Торжествуя и ликуя видеть далёкую линию, где край неба сходится с краем моря!
Каждый, кому привычно надевать шлем и кольчугу, кто носит меч, лук да колчаны стрел, кому ласкает слух звук боевых труб, посчитал бы это великой удачей. И, глядя прямо в глаза хану, ответил ему Дмитрий следующее:
- Батый хан, по твоей милости по утрам мне солнце светит, по вечерам сумерки наступают. Но тяжело мне сносить дни полные печалью и унижением от поражения моей земли. Прервать эти дни также в твоей власти!
Сейчас ты снова даруешь мне своё покровительство и отдаёшь поводья судьбы в мои руки. Польстило бы мне премного отправиться с тобой и с твоими батырами до самого западного моря и попробовать, насколько оно солоно. Таково мое желание. Да только горечь и печаль, заполонившие душу мою, направят поводья моего коня не на запад, а в другую сторону. В ту сторону, где соберу рассеявшийся наш народ, туда, где отстрою разрушенные наши дома. Прими мои слова как они есть!
Батый хан, призадумавшись немного, одобрительно кивнул головой и произнёс:
– Справно говоришь! – а про себя подумал, что если бы этот воин согласился отправиться вместе с ним в поход на запад, то уважение к его достоинству явно преуменьшилось бы.
Батый щелкнул пальцами, вызывая караульного воина внутренней охраны, который мгновенно возник в шатре. Дмитрий вовсе не заметил, что кто-то приблизился к шатру, стоит снаружи, ожидая сигнала войти во внутрь. Действия монголов иногда подобны бесшумно ползущей змее, потому особо опасны и требуют большой бдительности.
Батый хан повелел караульному проводить воеводу Дмитрия до хранилища оружия.
- Пусть он выберет себе оружие, которое захочет, – молвил хан, – пусть пойдёт до конюшен и выберет коня, который ему полюбится, и пусть идёт до западных ворот и уходит, куда пожелает.
Сказав это, Батый повернулся, направляясь к выходу. Дмитрий поправил голос, намереваясь что-то сказать. Батый приостановился и посморел на него. Дмитрий произнёс:
- Если ты, Батый хан, намереваешься покорить тех, кто носит длинные щиты, если ты хочешь пойти в поход до дальних морей, негоже тебе на русской земле долго почивать. Каждый уходящий день будет отдалять твою победу. Ослабеет полёт стрел, выпущенных твоими батырами, а земля наша будет пробуждаться от кошмарного сна. Памятуй, что русская земля в недрах своих набирает силу. И эта возрождающая сила русской земли не поможет ни тебе, ни твоим батырам.
Батый хан, казалось, был спокоен, но его раскосые глаза ещё более сузились. Дмитрий продолжал:
- И ты знаешь, почему. Ты – незванный чужеземец здесь. Вы посчитали, что ваша сила и победа навечно, что вы – хозяева времени. Но не будете долго торжествовать покорением обширных русских земель. Когда успокоитесь и разомлеете, почивая на лаврах победы, наши земли высосут вашу силу, иссушат вас.
Но пока поднятые вами мечи не вложены обратно в ножны, пока не стихло эхо ваших боевых кличей, летите, как ваши соколы, стремительно вперёд и хватайте добычу. Преумножайте победы, которые даруют вам судьба и небо. Седлайте ваших коней немедленно!
Бюст Бату хана, каким его изобразили в современной Турции.
Таковы были слова Дмитрия. От волнения голос его подрагивал и гудел. Батый хан выслушал его молча, ничего не ответил. Из-за густо заросшей бороды русский выглядел как много повидавший старый воин, но на самом деле он был молод, костист и силён. Батый хан некоторое время пристально смотрел в его ярко-синие глаза. Слова Дмитрия были правдивы.
Батый понимал, что тот не лукавит, ради того чтобы монголы поскорее ушли из русской земли. Великое монгольское войско два года назад разбило и выгнало булгар из долины реки. С тех пор его воины прошли долгий путь, пробиваясь через большие снега и льды, множество городских крепостей было разрушено, много жестоких битв было выиграно.
Наступали до самого края Северных земель с вечными льдами, прошлись вдоль подножия великих гор, называемых Кавказом. Гоняясь за куманами, несколько раз проскакали вдоль и поперёк огромное пространство между пустыней Дешт-и-Кипчак и рекою Буг, пересекая всё – степи, леса, реки, болота и топи.
Со многими русскими княжествами было покончено, прогнали остатки куманов на запад, вдребезги сломили отвагу буртасов, башкир, мордовян, аланов, черкесов и других. После всех этих побед на лицах его полководцев и командиров, в поступи его воинов явными стали признаки успокоенности и самодовольства, они как бы насытились своими победами.
Это было замечено его многопытным Субэдэй багатуром, и это было правдой. Сегодняшняя успокоенность станет завтрашней бедой, предупреждал Субэдэй.
Да, монгольским воинам не следует слишком засиживаться на завоёванной русской земле. Как сказал этот русский богатырь, нужно устремиться на запад, пока не стихло эхо боевого клича. Ведь птица сокол, схватив свою добычу, никогда не дремлет на скале, довольствуясь захваченным.
А сердце Дмитрия уже сейчас бьётся предчувствием грядущих побед его соплеменников. Он отважен. Настоящая отвага всегда неразделимо связана с честью. Отвага и честь это два лика одной ипостаси.
Храбрые не бахвалятся своей отвагой, их не заметишь в обычных житейских делах. В мирное время они словно тихие овечки, но в лихое время – преображаются в грозных барсов. Храбрые полностью посвящают себя служению тому, чему верят, у них не бывает задней мысли. Поэтому говорят только правду, насколько бы она не была горька, и даже если бы смертельно угрожала их жизни.
Храбрость и честь предполагает преданность, лукавство и предательство смелым чуждо – они не говорят одно, делая другое.
Его дед – великий Чингис хаан, с прозорливостью Небом дарованной сумел разглядеть таких людей, сплотил вокруг себя и, подавая пример словами и действиями, указал, в чём содержится их назначение, чтобы потом правозгласить и защищать общее дело как истину высшей ценности. Он выдвинул их перед остальными, дал им веру, позволившую им посвятить всю свою силу и отвагу свершению великих деяний. И народ его сумел собраться в единое целое, спаянный общими устремлениями.
Батый хан, размышляя об этом, был уверен, что он милует не какого-нибудь презренного врага, и что перед ним стоит действительно доблестный воин, от встречи с которым он испытывает радость и удовлетворение.
Он, как и Дмитрий, приложил правую руку к груди, низко поклонился ему в знак уважения и, с шумом откинув полог, вышел из шатра.