Мао, Дуче, Хусейн... как двойники и деспотические тела
Это отрывок из книги профессора политологии Бременского университета Филипа Манова «В тени королей. Политическая анатомия демократического представительства», посвященной осмыслению перехода от монархического правления к демократии.
Депутаты и двойники
Как мы знаем, демократии нашли решение проблемы наследования власти. В пред-демократических системах или диктатурах смерть правителя становится крайне болезненным моментом и способна вызвать беспорядки, волнения и грабежи. Томас Гоббс знал все о практиках эффигии, целью которых является ослабление кризиса, связанного со смертью монарха. Мы уже ссылались на его вывод:
«В целях сохранения мира среди людей необходимо, чтобы, подобно тому как были приняты меры к созданию искусственного человека, были также приняты меры к созданию искусственной вечности жизни, без которой люди, управляемые собранием, возвращались бы к состоянию войны через каждое поколение, а люди, управляемые одним человеком, — сразу по смерти их правителя. Эта искусственная вечность есть то, что люди называют правом наследования».
Демократии гарантируют «искусственную вечность» более разумным способом, чем династии или деспоты. Но, чтобы сделать ее внешне ощутимой, они используют символические репрезентации, иногда напоминающие монархический ритуал двойного тела. В публичной демонстрации представительства современные демократии продолжают использовать символические элементы телесной репрезентации идентичности, и в конечном счете соответствующие персоны регулярно возвращаются к телам. Трудно представить себе более совершенные символические элементы, чем «Кадиллаки» американского президента. Не становимся ли мы свидетелями рождения современной демократической церемонии, «слияния искусственного с естественным»? Эрнст Канторович наверняка обрадовался бы этому свидетельству посмертной жизни двух тел короля в президентских «Кадиллаках».
«Кадиллаки» являются решением проблемы преемственности в условиях демократии, поэтому их не следует путать с феноменом доппельгенгеров, двойников, которые решают проблемы, присущие деспотической персонализации правления. В отличие от демократий, диктатуры сталкиваются не только с серьезной проблемой преемственности, но и с трудностями, связанными с поддержанием режима личного правления. Поскольку вся власть принадлежит деспоту, любое недовольство режимом немедленно направляется на его персону — не говоря уже о том, что на пути к вершине власти деспоты обычно наживают себе массу врагов в близком и дальнем окружении. Говорят, что у Саддама Хусейна было целых пять двойников. Когда Йорг Хайдер, лидер крайне правой Австрийской партии свободы, прилетел в феврале 2002 года в Багдад, он, как показал анализ фотографий, обменялся рукопожатием с одним из таких лже-Саддамов.
Поэтому для диктаторов вроде Саддама Хусейна важно (и даже существенно важно, с точки зрения выживания) быть «повсюду и нигде». А поскольку режим и персона диктатора суть одно, то это существенно важно и для выживания диктатуры. Деспоты не должны физически присутствовать, потому что от них в буквальном смысле зависит «жизнь и смерть» режима. Но им не следует и слишком долго отсутствовать, поскольку это рассеивает ауру всемогущества и вездесущности, на которой основано их правление.
Двойники порождают именно это состояние неуверенности: диктатор присутствует, но он ли это на самом деле? Вездесущностью, столь важной для стабильности режима, его наделяют спецслужбы, его «глаза и уши», искусственно расширяющие тело деспота. Беседуя с кем-либо, никогда не знаешь, присутствуют при этом «органы» или нет. И вновь эффект достигается не столько репрессиями, сколько еле слышным посланием.
В век технической репродуцируемости тело деспотического правителя всегда и везде присутствует как образ — в виде статуи, на монетах и марках, на картинах, висящих на стене в каждом учреждении, в ежедневных теленовостях. Вездесущность сияющего образа говорит о его власти.
Если осквернение образа не влечет за собой наказания, это означает, что время деспота подошло к концу.
Когда войска коалиции не сумели схватить Саддама Хусейна, прятавшегося в норе неподалеку от Мосула, они взялись за его многочисленные портреты и статуи. Не сумев что-либо сделать с ним in corpore, в теле, они совершали это с ним in effigie, в изображении. Частью общей стратегии было разрушение статуи Саддама в Багдаде, показанное средствами массовой информации по всему миру. 31 марта 2003 года короткое газетное сообщение о продвижении войск коалиции в южном Ираке информировало, что британские танки ворвались в Басру, уничтожили две статуи Саддама Хусейна и отошли на прежние позиции. Это был сигнал шиитскому населению города.
Разумеется, такие акции в иракской войне часто тщательно просчитывались, но зачастую это были «суррогатные» операции. Если правителя не удавалось схватить, его изображения уничтожались или превращались в pitture infamanti, «портреты бесчестья».
Иногда говорят, что иракская война была столкновением цивилизаций — секулярного Запада и фундаменталистского Востока. Однако в своей наивной вере во власть образов тегеранские демонстранты, сжигавшие куклы Блэра и Буша, и американские солдаты, прокалывавшие штыками плакаты с портретами Хусейна, мало чем отличались друг от друга.
В условиях диктатуры фиксация на теле правителя является более сильной и прямой, потому что власть диктатора непосредственно связана с его телом. Ритуалы перехода, с которыми мы знакомы по церемониям похорон короля, проводятся сегодня с помощью стратегий, направленных на искусственное продление жизни диктатора. Это делается для того, чтобы ослабить кризис, связанный с его смертью, и облегчить передачу власти. В 1975 году, например, когда мозг Франко перестал функционировать, биение его сердца поддерживалось еще целый месяц с небольшим благодаря переливанию крови, почечному диализу и аппарату искусственного дыхания. В середине февраля 1980 года казалось, что каждый новый день будет для Тито последним, однако врачи сумели продлить ему жизнь до 5 мая. Говорят, что 4 ноября 2004 года Ясир Арафат был введен в искусственную кому, чтобы выиграть время для решения проблемы передачи власти и сделать необходимые распоряжения насчет наследства и похорон. О смерти было официально сообщено лишь несколько недель спустя. Как и в случаях с Франко, Черненко и Мао Цзэдуном, многочисленные первые сообщения о смерти Арафата и их многочисленные официальные опровержения публиковались для того, чтобы подготовить публику к кончине правителя.
В фильме Вуди Аллена «Спящий», действие которого происходит в тоталитарном полицейском государстве будущего, от убитого Великого лидера остается только нос. Нос помещается в особую тщательно охраняемую камеру в надежде, что когда-нибудь с помощью генетической информации, содержащейся в назальных клетках, диктатора удастся клонировать. Технология клонирования действительно могла бы устранить слабое место диктаторских форм правления. Политическая проблема «искусственной вечности жизни» была бы тогда решена биологическими методами.
In corpore / in effigie
Но что случается, когда народ получает власть над павшим диктатором in corpore, а не только in effigie? 28 апреля 1945 года днем Бенито Муссолини, его любовница Кларетта Петаччи и несколько фашистских функционеров были застрелены бойцами коммунистического отряда сопротивления в деревне Джулина ди Меццегра на озере Комо. На следующий день они были привезены на грузовике в Милан, cвалены на землю и подвергнуты надругательствам беснующейся толпы. Пять трупов были подвешены головой вниз на стропилах автозаправки на площади Пьяцца Лорето. 30 апреля, после того как с тел счистили слой грязи из плевков и мочи, было проведено вскрытие тела бывшего правителя. В отчете отмечалось: «Голова неправильной формы из-за повреждений черепа; черты лица неузнаваемы из-за пулевых ран и обширных ушибов; глазное яблоко разорвано, стекловидное тело вытекло; верхняя челюсть раздроблена, многочисленные разрывы нёба; мозжечок, варолиев мост, средний мозг и часть затылочных долей раздавлены; сильный разрыв в основании черепа, обломки кости продавлены в гайморовы полости.
«Чугунная башка» дуче превратилась в серое месиво, самопровозглашенного «буйвола нации» подвесили за ноги на крюке мясника. После падения фашистского режима ликующая пропаганда, демонстрировавшая тело бывшего вождя, перешла в массовое насилие над этим телом. Политический «театр мучеников», часть первая: деяния злодея должны быть видны на его теле. Подобно публичной казни Людовика XVI 21 января 1793 года в Париже, демонстрация тела Муссолини на Пьяцца Лорето 29 апреля 1945 года знаменовала конец старого режима и подтверждала власть режима нового. Политический «театр мучеников», часть вторая: присутствие нового суверена, которому дали волю, должно стать видимым на теле суверена старого.
Фотографии трупов дуче, его любовницы и фашистских функционеров, напоминающие ренессансные pitture infamanti, получили в Италии широкое хождение, пока не были запрещены Комитетом национального освобождения. Существовало множество причин, по которым изображения брутального осквернения трупа Муссолини не должны были попасть в число символов, легитимировавших новую республику. Они свидетельствовали о дикости, проявленной толпой политических линчевателей, и вызывали смешанные чувства у сторонников республики, поскольку, по некоторым подозрениям, толпа, которая в слепой ярости изуродовала труп и надругалась над ним, включала многих из числа тех, кто всего за несколько лет до этого приходил в неистовый восторг от дуче.
Мы видим поистине демократическую сцену: сборищу на месте казни, или амфитеатру, разрешено как «народу» вершить спонтанный божий суд. Если гладиатор доказал свою особенную храбрость, если палач оказался слишком неуклюж в своем деле, если страдания преступника вызвали жалость в толпе, собравшийся народ может решить не отнимать у него жизнь. Но он может с той же легкостью насладиться спектаклем или даже прикончить злодея своими собственными руками (возможно, и его палача тоже). Таков исходный смысл формулы vox populi, vox Dei (глас народа, глас Божий): решение народа как ордалия, как «пощадить» или «добить», как жизнь или смерть. Непредсказуемость, иррациональность и спонтанность были важнейшими аспектами вердикта. Представления о высшем разуме, который проявляется в решении народа, возникли не так давно. Больше того, в уникальной мифической конструкции, известной нам по другой истории, запечатлен внезапный переход от апофеоза к проклятию.
Вначале они кричали «Осанна!», затем «Распни его!». «Сегодня его еще почитают, как бога, а завтра убивают, как преступника». Фрейд сообщает также, что, согласно этнографическим изысканиям Фрейзера, «первые короли были чужеземцы, предназначенные после короткого периода властвования к принесению в жертву как представители божества на торжественных праздниках. И на мифах христианства отражается еще влияние этого исторического развития королевского достоинства».
In corpore / in effigie (2)
Демократические тела тоже часто демонстрируются нам в эффигии. «Тони Блэр не проговорился о том, где будет проводить каникулы этим летом. Поэтому салон мадам Тюссо по своей собственной инициативе отправил британского премьер-министра в южные моря. Представитель салона восковых фигур заявил в пятницу, что фигура Блэра одета в гавайскую рубашку, на ней солнечные очки и гирлянда цветов. Через несколько дней, правда, восковой Блэр снова должен будет надеть свой элегантный костюм, поведал Майкл Бёрч. В последние годы Блэр, его жена Чери и их четверо детей проводили каникулы в таких местах, как Мексика, Барбадос и юг Франции».
Историческое ядро коллекции мадам Тюссо, которую она взяла с собой в 1802 году в Лондон из своего парижского Салона восковых фигур, включает посмертные маски французских революционеров, которые она и д-р Курциус сделали после их гильотинирования на площади Революции. Сегодня восковая копия головы Робеспьера все еще демонстрируется в одном из залов на Бейкер-стрит, хотя есть некоторые сомнения насчет того, что это оригинал 1794 года. 12 июля 1789 года в знак протеста против увольнения Неккера, состоявшегося накануне, толпа во главе с Камилем Демуленом штурмовала Салон восковых фигур и потребовала, чтобы д-р Курциус выдал восковые бюсты Неккера и герцога Орлеанского. Фигуры были насажены на пики, облачены в черный креп и пронесены парадным шествием по улицам Парижа в знак солидарности с этими двумя поборниками реформ. Встреча с солдатами короля закончилась тем, что бюст Неккера был поврежден; затем он был потерян и только через шесть дней возвращен в Салон восковых фигур.
Двумя днями позже, после того как комендант Бастилии Бернар Делоне и парижский магистрат Жак де Флессель пали жертвой народного гнева, головы этих людей, поднятые на пики, были пронесены толпой по улицам столицы. Затем их передали в Салон восковых фигур для изготовления восковых копий, которые вскоре пополнили постоянную экспозицию салона, вызывая живой интерес у публики.
После того как генерал Лафайет покинул лагерь революции и бежал в Цюрих, салон д-ра Курциуса подвергся нападкам со стороны революционеров за то, что восковая фигура предателя не была немедленно изъята из экспозиции. Конвенту были принесены извинения, а затем фигуру Лафайета публично гильотинировали на улице прямо напротив Салона (execution in effigie). Но довольно о триумфе Просвещения во Французской революции.
In corpore / in effigie (3)
В наши дни технология больших проекционных экранов позволяет поместить двойное политическое тело на сцену. Именно такие образы впервые наделяют особой аурой тех, кто выступает на партийных конференциях. Политики могут рассчитывать на то, что подобное событие будет упомянуто в СМИ и вызовет у публики чувство воодушевления — ведь ей довелось присутствовать на важном мероприятии! Большой экран создает ощущение прямой визуальной связи с событием на экране, где выступающий(ая) кажется стоящим между публикой и своим изображением. Мы, зрители, смотрим поверх оратора и видим… оратора, но исполинских размеров. Изображение трансформирует его или ее и превращает из реальной фигуры в искусственную; оно отдаляет оратора, и мы знакомимся с ним лишь на дистанции. Выступающий обретает другое качество, становится публичным достоянием, выглядит чем-то особенным. Именно в этой искусственности он или она неожиданно становятся реальными в особом смысле, выступая in abstracto как персонификация горячего коллективного стремления. Или, иначе говоря, наблюдаемый на экране образ порождает в публике глубокое коллективное сопереживание. Проецируемый образ создает возможность коллективной проекции, и благодаря «одновременной коллективной рецепции» конституируется представленное политическое сообщество. Если верно, что (ре)презентация и в самом деле является важнейшим понятием «культурно-исторического исследования политического», то связанные с нею техники и медийные средства должны оказаться в центре нашего внимания. Ибо политически репрезентировано может быть только то, что репрезентируемо технически.
В 1559 году, в первый год своего правления, королева Елизавета запретила исполнять в театрах роли живых правителей. «Монарха и правящую элиту беспокоило то, что их представляли на сцене, какими бы лестными ни были сами сценические образы. Разрешая такие представления, они, по сути дела, чувствовали, что теряют контроль над собственными персонами, и опасались, что театр, по словам королевы, добьется того, что «сделает величие обыденным». Сегодня страх перед «десанктификацией», потерей правителем ауры из-занеконтролируемой медиа-репрезентации, вряд ли актуален, что объясняется главным образом быстрым развитием новой индустрии, производящей контролируемые медиа-репрезентации правителей.
Как показал политолог и историк Майкл Роджин, президент Рональд Рейган «в критические моменты своей карьеры цитировал строки из собственных и других популярных фильмов». Роджин объясняет это «психологическим переключением с настоящего Я на его иллюзорное подобие в кино». В 1981 году Рейгана попросили произнести официальное приветственное слово на церемонии присуждения наград Академией киноискусства. Джон У. Хинкли-младший специально выбрал для покушения на жизнь президента день присуждения «Оскара». Отождествив себя с персонажем, сыгранным Робертом де Ниро в «Таксисте», он стал фанатом оружия и решил доказать свою любовь к Джоди Фостер (или персонажу, которого она играла в фильме), совершив убийство политического лидера. Попытка покушения провалилась, но он все же добился того, что церемония вручения «Оскара» была отложена на один день.
Миллионы американцев, смотревшие телевизор, вновь и вновь переживали эпизод с покушением. Сила кинообраза подтверждала факт покушения; та же сила позволила Рейгану выступить перед Академией на следующий день вечером, как если бы никаких выстрелов никогда не было. Телевизионная аудитория, смотря на экран, видела аудиторию в Голливуде, которая смотрела на другой экран. Одна аудитория смотрела, как другая аудитория аплодировала записанному на пленку изображению живого и здорового Рейгана, в то время как настоящий президент лежал в госпитале. Рейган стал президентом благодаря кино, из-за кино он был госпитализирован, и с помощью кино он присутствовал на церемонии как живой и здоровый образ. Покушение стало кульминационным пунктом поглощения реальности кинематографом.
В фильме Любича «Быть или не быть», одном из самых блестящих размышлений о политической власти и способах ее сценической демонстрации, польская театральная труппа ставит накануне Второй мировой войны пьесу о Гитлере. Недовольный игрой актера, исполняющего главную роль, режиссер указывает на внушительный портрет Гитлера на сцене и говорит актеру, чтобы тот играл фюрера, создавая максимально достоверный образ, такой как на портрете: «Посмотри на портрет, вот как он должен выглядеть». На что актер отвечает: «Но этот портрет написан с меня!»
Горячее и холодное представительство
В тоталитарной системе двойное тело демонстрируется массами и вождями новым способом. Тоталитарное двойное тело состоит, с одной стороны, из эстетизированной, женственной массы, совершающей истинно хореографические па, а с другой стороны, из вождя, который, стоя неподвижно на трибуне или на балконе, созерцает торжественно марширующую толпу и служит виртуальной точкой, в которой фокусируется ее возбуждение. Это описывалось следующим образом в отношении Дворца советов в Москве.
Площадь для торжественных маршей примыкает к Дворцу советов. Она служит для производства геометрических масс. По сути, здесь всегда два тела : марширующее тело масс, бесконечно дислоцированное на горизонтальной плоскости, в парадах, которые длятся часами и предназначены для глаз Сталина и мертвых глаз Ленина; и устремленная в небо вертикаль властного тела.
Тело народа, построенное в марширующие колонны, является, однако, пустым, «простым сосудом, вбирающим в себя триумфальную волю вождя. Один человек — ничто перед горой дворца, но и все вместе они ничто. Каждый становится выражением этой обожествленной фигуры беспредельной силы» — вождя.
«Вождь», как «возможность и одновременно как требование коллективного единства», индивидуализирует власть, и посредством этого сведения власти к персональной сущности «магнетическое поле царствования» получает второе рождение в фашизме. Поэтому фашизм может быть назван формой «горячего представительства» в отличие от «представительства холодного». В одном — наэлектризованное напряжение, возникающее между вождем и толпой в театральной постановке, которую устраивает режим; в другом — дистанция между парламентом и отсутствующим суверенным народом. В одном — интенсивность представительства, сопряженная с ситуацией; в другом — временное расширение (dilation) процесса представительства. В одном прямое отражение масс в вожде (“la volonté populaire faite homme”, народная воля, ставшая человеком) и отождествление с ним; в другом абстрактное, непрямое копирование парламентом тела народа. Роберт Михельс рассказывал об импровизированной речи, которую Муссолини произнес перед своими сторонниками после покушения на его жизнь: «Спустя всего несколько часов после покушения, все еще с забинтованной головой, Муссолини обратился с балкона Палаццо Чиги к многотысячной толпе и указал на опасности, грозящие Италии и исходящие от политики ее врагов. Человек из народа прервал его и, сорвав аплодисменты, произнес: No, sei tu l’Italia! Нет, это ты Италия!».
Поэтому нет ничего удивительного, что в XIX и XX веках совершались попытки возродить монархические теории представительства (Rex est populus). На этот раз утверждалось, что вождь — «не человек, но народ».
Но, возможно, горячие и холодные модусы представительства не просто конкуренты или дубликаты друга друга. Согласно Канетти, в массе, когда давление индивидуализации спадает, люди стряхивают с себя бремя разъединяющей их дистанции.
«Именно это происходит в массе. При разрядке все разделяющее отбрасывается, и все чувствуют себя равными. В тесноте, где ничто не разделяет, где тело прижато к телу, каждый близок другому как самому себе. Это миг облегчения. Ради этого мига счастья, когда каждый не больше и не лучше, чем другой, люди соединяются в массу».
Лефор дает аналогичную интерпретацию стремления к «горячему представительству», хотя и на уровне коллектива и с бо́льшим акцентом на политическом, а не общественном. Когда общественный конфликт «не находит более символического разрешения в политической сфере, когда власть проявляет себя находящейся в обществе, когда последнее оказывается как бы раздробленным, тогда развивается фантазм единого народа, поиск субстанциальной идентичности, спаянного с головой социального тела, воплощенной власти, государства, свободного от разделения».
Поэтому то, что получает политическую разрядку, когда непосредственность собравшейся массы противостоит фиктивному представительству народа посредством парламента, включает в себя, по-видимому, бремя дистанции, накопленное в модусе холодного представительства.