Пепел жизни
Эта удивительная история о том, как пересеклись пути буддийского монаха, православного батюшки и молодой девушки, которая на лето уехала отдохнуть от тяжелой работы в хосписе. Но не все получается в жизни так, как было задумано людьми, хотя они иногда демонстрируют чудеса взаимовыручки и преданного служения.
Моя тетя жила в деревне рядом со старинным русским городом Великий Устюг. Она скоропостижно умерла и оставила свой домик, сад и молодого бесшабашного пса Федьку мне, своей Любоньке, как она меня называла, хотя на самом-то деле меня зовут Ася. Почему Любонька? Потому, что у нее не было своих детей и она меня очень любила. Тетя была уже преклонного возраста, спорить с ней смысла не было, поэтому я откликалась на Любоньку, старалась чаще приезжать к тете в гости, привозила ей книги и журналы. Она их с удовольствием листала, вела со мной разъяснительные разговоры за крепко заваренным чаем, который подавала в дорогих полупрозрачных чашках кузнецовского фарфора. Беседовать с ней было интересно. Ее рассказы о бывших поклонниках и бурных романах прерывались философскими притчами, коих она знала много. Тетушка, научный работник с огромным стажем работы в своем НИИ, к финалу своей жизни превратилась в философа. Каким–то непостижимым образом в ее сознании переплелись христианство и древние индийские религии — индуизм и буддизм. Тетя рассказывала мне про переселение душ, про карму. На мои вопросы о том, как она, христианка, которая ходит в деревенский храм, исповедуется, причащается, в то же самое время верит в реинкарнацию, тетя махала рукой и говорила:
— Ты почитай Библию внимательнее. Там и про карму есть, и про переселение душ.
Для меня тетя тогда была непостижимым человеком, потому что, с одной стороны, она жила в деревне, с другой – рассуждала о философии; она дружила с тетей Варей, которая всю жизнь работала дояркой, пела народные песни с ней на завалинке, и в то же время к ней за советом приезжали ее ученики, пишущие свои диссертации, в общем, сочетала все несочетаемое, что можно было себе представить. По состоянию здоровья и настоятельной рекомендации врачей она переехала в деревню, подальше от шума и суеты, подальше от учеников, с которыми тетка занималась дома до самого своего отъезда.
В занятия с учениками тетушка всегда вкладывала всю себя, занималась с полной отдачей, по-другому не могла. Переживала за них, расспрашивала подробно об экзаменах, что спросили, как отвечали. Ее безумно любили, заваливали цветами и подарками. Но здоровье стало подводить. Один раз скорая помощь и больница, второй раз, третий. Лечащий врач сказал, что нужно сбавить темп работы и надолго. Лучше ехать на природу, меньше находиться в душной городской квартире, особенно летом, а еще меньше нервничать и спать по ночам, а не заниматься интеллектуальным трудом. Обязателен нормальный режим и здоровое питание. Ей нужен был свежий воздух, продукты тоже желательны были свежие, домашние.
Тетка погрустила немного и поехала в деревню.
Вообще-то по жизни она была оптимисткой, очень жизнелюбивой женщиной. Люди всегда к ней тянулись, и очень простые люди в том числе.
Она сдружилась с дояркой Варей, уже тоже немолодой женщиной. Дружба их началась просто. Тетка, прибыв в деревню, узнала, что в деревне есть женщина, продающая молоко, зовут Варя. Взяла бидон, деньги и пошла в гости.
— Варвара! Хотела бы молока купить у тебя!
— Молока? Это можно! — вышла Варвара от коров. — А Вы погостить али жить к нам? Не видались раньше, — сказала доярка, наливая молоко.
— Не видались. Жить приехала. Здоровье подводит, уже не тяну городской образ жизни,— печально улыбнулась тетка.
— Ой! У нас здоровье поправите! — махнула рукой Варя. — У нас воздуха навалом! Хоть жуй его! Хоть в уши заталкивай! — шутила она.
Тетка рассмеялась и поняла, что нашла себе подругу.
Так и вышло. Они сдружились по-настоящему. Варя была чуть моложе и значительно крепче. Она приносила тете молоко, творог, сметану собственного приготовления. Частенько помогала тетке готовить и помогала по дому. Нередко они вместе пели народные песни, любили посидеть вместе на Новый год, на все праздники. Да и летом, так просто в свободное время, сидя на завалинке.
К тётке приезжали ученики и в деревню. Несмотря на запрет врача, она все равно продолжала репетиторство. Аспиранты советовались с ней по поводу своих диссертаций, она всё подробно объясняла и рассказывала с большим воодушевлением.
Сложнее всего мне было смириться с тем, что тетя, которая так любила жизнь, умерла. Казалось, что часть мира просто взяли и вырезали, полотно жизни склеили, но без человека, которого ты так знал и ценил, полотно это стало перекошенным.
И вот, после похорон я приехала в опустевший дом, чтобы забрать Федьку с собой и законсервировать, запереть жилище. Федька ласково жался ко мне, понимал, что теперь его жизнь в моих руках, старался не демонстрировать свой буйный характер, изображал из себя паиньку, чудо-собаку.
Сдерживая слезы, я старалась собраться быстрее, но время текло с ошеломительной скоростью.
К вечеру я поняла, что могу опоздать на последний автобус. С Федькой на поводке я устремилась в снежный вечер, бежать до остановки мне предстояло километра три по бетонной дороге, сильно занесенной снегом. Было довольно холодно, я понимала, что, скорее всего, на автобус мне не успеть. И вдруг за моей спиной раздался спасительный шелест колес по снегу; машина, как в сказке, притормозила, открылась дверца и средних лет мужчина предложил подвезти меня до города. Федька отлично уместился на заднем сидении машины, я уселась рядом с водителем и радовалась, что на поезд вполне успеваю.
Так я познакомилась с Максимом. В следующие мои поездки в Устюг он помогал мне во многом, и за лето, которое я провела в тетином доме, мы подружились.
Такого экзотичного друга сложно себе представить, тем более — в исконно русской глубинке. Максим оказался буддийским монахом. Еще тогда, зимой, в машине, я заметила необычные бусы на его шее, какие–то веревочки на запястье руки.
— Как мне повезло, что мы Вас встретили! — сказала я.
— Это точно, автобусы тут редкость. Упустишь - потом пешком только. Как Вас зовут?
— Ася. А вас?
— Ася. Красивое имя. А меня Максим.
— Максим? — удивилась я.
— Да, не удивляйтесь, обычное русское имя, Максим. Родился я в России. Но потом принял монашество. Я - буддийский монах, — засмеялся Максим.
— Ничего себе, — только и смогла сказать я, вспоминая все, что об этом знаю. А знала я не так много на тот момент, только рассказы тетушки о переселении душ, о карме, да и то в общих чертах. — Как же Вы оказались на этом пути?
— Это очень долгая история, — улыбался Максим. — Я учился в Плешке, на биофаке, закончил с отличием, потом диссертацию защитил. Но никак не мог понять, в чем смысл всего вообще.
Понятно, что у каждого свой смысл, у каждого свое счастье. Кто-то в детях, в семье его находит, кто-то в карьере, кто-то в бизнес вкладывает все, в развитие, приумножение. Но я тогда был на распутье и не мог понять никак, потому что мне не хотелось ни семьи, ни карьеры, ни бизнеса тем более. Я все думал и думал, в чем смысл всего сущего. Как-то грустно мне было. Мысль эта меня точила ежедневно, не давала жить спокойно, ни с кем я не мог общаться, вечно портил всем настроение своим нытьем и бестолковыми вопросами.
Оказалось, что Максим работал в Академии Наук, занимался общей экологией. Все, казалось, было у него прекрасно, но смысла в такой жизни он не видел.
— Зачем все это? Зачем дергаться, если все равно все заканчивается смертью? Такими копаниями его пытливый ум вкупе с прямолинейным характером в поисках смысла жизни довели его до невролога, потом до психиатра и до попытки покончить с собой. Спасало то, что он был ценным научным сотрудником и на его идеях строили диссертации многие умы его кафедры. Он болел, потом выходил на работу, увлеченно решал очередную научную задачу и уходил в себя, не получив ответа на свой вопрос. Максим рассказывал мне, что как-то летом он бежал к уходящему автобусу, споткнулся о камень и растянулся на тротуаре. Сильнейшая боль отозвалась в его теле и тут его осенило:
— Все неправильно! Не душа у меня есть. У меня есть тело. Но, если это мое тело, то кто же я? Мое тело, мой ум, мое сознание, но что есть Я? Если не знать ответа на этот вопрос, то что вообще может иметь хоть какой-то смысл?
Он бросил науку, работал на самых разных работах, переходя из одной эзотерической школы в другую, в поисках ответа на свой Великий Вопрос. В 1991 г. встретился со своим Учителем и в том же году поехал к нему в Непал на трехмесячный ретрит. В 1994 г. вернулся в Корею и через год послушания принял монашество. В 2001 г. из-за проблем со здоровьем вернулся в Россию и организовал дхарма-центр в Великом Устюге.
В 2008 г. дом, где был центр, сгорел. Максим в растерянности ходил вокруг сгоревшего центра и не знал, что делать дальше. В этот центр он вложил все свои деньги и единственную квартиру. Да и жить ему было теперь негде.
Оказалось, в городе были очень дешевые частные гостиницы для православных паломников. Там он и познакомился с православным батюшкой Олимпием.
— Я могу дать вам номер 7. Вот, рядом с батюшкой будете, — сказала женщина выдавая ключик Максиму.
— Ну и отлично. — Ответил Максим.
Сосед оказался разговорчивым.
Отец Олимпий проездом по святым местам случайно попал в Устюг и переживал в то время смерть своей жены. Матушка Меланья была отличной хозяйкой, а батюшка не смыслил в хозяйстве совсем. Дети их выросли и разъехались учиться. Кто в семинарию, кто в Суриковское в Москву. Услышав историю необычного жильца гостиницы, понимая, что жить Максиму негде, он решил помочь.
— А Вы паломник? — осведомился батюшка у Максима.
— Я местный, погорелец! — ответил Максим.
— Ничего себе! Я отец Олимпий. А Вы? — протянул руку отец.
— А я Максим. Простой буддистский монах.
— Приятно. А пойдемте чаю попьем в буфет и поговорим там? За чаем?
Так и поступили.
— Как же так случилось?
— Да вот, сам не знаю. Карма. Вложил все деньги в буддистский центр, квартиру продал, жил я там, в центре. И все сгорело… Ехать некуда. Идти особо не к кому, вот осталось денег немного, на пару ночей в гостинице хватит…
— Эко тебя угораздило… — почесал затылок отец Олимпий, выслушав историю Максима, потерявшего жилье.
— А я в деревню, в дом еду. А ты умеешь готовить, Максим?
— Умею. Все умею: и супы, и второе, и компоты варю, и кисели, и пироги умею.
— О! Давай пока у меня поживешь! А то моя матушка умерла, а я не умею готовить, в хозяйстве не соображаю, что где купить, сколько оно стоит, все моя родная матушка делала. Может, ты будешь готовить, по хозяйству помогать? Это и будет плата за жильё. Да и веселее вместе, — предложил Олимпий.
Максим обрадовался и, конечно, согласился. Так и стали они жить. Максим готовил и хозяйничал, мыл полы, уборкой занимался.
Он с детства занимался домашним хозяйством сам, его родители — научные работники – были не приспособлены к этому совсем. И в общежитии, и в экспедициях всегда готовка, уборка были на нем. Да и не мог он есть приготовленное чужими руками — ему было не вкусно. Его щи, каши да пироги все ели с удовольствием. Максиму терять было нечего. На восстановление центра денег не было, надо было где-то пережить зиму. Так и получилось, что православный батюшка приютил буддийского монаха в деревне рядом с Великим Устюгом.
В начале того лета у меня начался новый период в моей жизни. Я уволилась с самого сложного для меня места работы. Сменив много разных специальностей: была молочной сестрой в отделении для новорожденных и недоношенных детей, няней, сотрудником нефтяной компании, счетчиком на скачках, сотрудником фармацевтической компании, наконец, оказалась в структуре детского хосписа.
Проработала там почти год, но так и не привыкла к веренице смертей, смене пациентов — детей. Мои обязанности, как администратора, заключалась в том, чтобы скоординировать посещение врачами и медсестрами больных дома, скоординировать водителей, обеспечить наличие лекарств на складе, даже детские праздники мы организовывали. В общем, много разных нужных функций, без которых работа хосписа становилась невозможной. Особенно пронзительно больно было наблюдать за детьми, уход которых был очевиден. Видеть, как их родители и сотрудники хосписа выполняли детские мечты, которым не суждено было бы сбыться, если бы ребенок не заболел. В хоспис приезжали к детям знаменитые футболисты и певцы, актеры и иногда политики. Детям привозили самые красивые игрушки, лишь бы отвлечь их от болей и страшных процедур. И иногда наступало чудо — умирающий ребенок вдруг шел на поправку. Появлялась робкая надежда в глазах у матерей и организм ребенка непонятным, но чудесным образом находил силы и резервы для восстановления. Год работы в хосписе сделал меня мудрее и добрее к людям. Мой максимализм — либо белое, либо черное — несколько поутих, а принцип жизни: «Всегда говори людям в глаза правду» был стыдливо засунут мной в самый дальний карман памяти. В отличие от других администраторов, я не могла ничего ответить ребенку, который задавал вопрос: «Я умираю?», доверчиво глядя в глаза.
Когда слышишь о больных детях на расстоянии, возникает естественное глубокое чувство сострадания и жалости, но вот проходит несколько часов и скорее всего ты уже не помнишь об услышанном несчастье.
Но, работая в хосписе, ты знаешь подробную историю каждого ребенка, знаешь его родителей, которым выпала такая тяжёлая ноша и трудный, непереносимо тяжкий путь борьбы за самое дорогое, что есть у них. Борьба за то, что намного дороже собственной жизни. За своё чадо. Сокровище. Часто долгожданное и желанное.
Не воспринимать близко истории всех этих людей, и больших, и маленьких, просто оказывалось невозможным.
С каждым малышом я, конечно, общалась лично, каждого маленького и сильного малыша я знала.
Наступали периоды, когда я не могла есть и спать оттого, что сама начинала нервничать и переживать каждую такую новую историю. Мне не хватало сил все это принять и переварить. Не хватало мужества смотреть родителям в глаза.
Я решила, что нужно остановиться и уволилась с обещанием вернуться, если смогу, к осени.
Опустошенная и измученная я уехала в теткин дом в деревню. Естественно, увезла с собой Федьку, который изрядно скучал в городской квартире и успел сгрызть от печали пару сапог, а также угол дивана. Тетина подруга Варя приняла меня, как родную внучку. Расспросила меня о прежнем месте работы, пожалела и поохала. Кормила меня вкуснейшей картошкой, поила коровьим молоком. Я устроилась работать по ее протекции в местный магазин кассиром, день через два. Жизнь стала налаживаться и детские лица моих подопечных из хосписа стали все реже сниться мне. Как-то я добрела до местного храма, при котором, как, оказалось, работал Максим - тот, что подвозил меня в город зимой. Мы разговорились.
— Максим, здравствуйте! Как я рада встрече!
— Здравствуйте! — отозвался он тепло, как обычно.
— Вы теперь при храме?
— Да, теперь тут живу и работаю. Вот, ремонтирую дом для нового батюшки Иннокентия и его жены Полины. А отец Олимпий принял постриг в монахи и уехал. А я вот тут остался жить, работать. В саду, как видите, работы полно.
— Как здорово! А я тоже переехала сюда, на лето. После работы в хосписе очень тяжело было. А тут как-то легче. Варя, доярка, прекрасная женщина, всегда и молоко носит парное, и сметану, и пироги печет, и истории рассказывает про местных, я почти в себя пришла.
— Это очень хорошо. Я рад за Вас! — искренне улыбнулся Максим.
— Ну, значит всё не плохо. А как с дхарма-центром? Будете снова строить?
— Не уверен… Денег-то нет. Не судьба, видимо, - грустно ответил Максим.
И хотя улыбался он искренне и обрадовался за меня тоже искренне, ещё тогда в глазах его уловила я какую-то глубокую грусть.
И не ошиблась. Летом, позже, когда приехал новый батюшка Иннокентий с женой, нашлись и те, кто готов был проспонсировать постройку нового дхарма-центра, уже готовы были начать. Но Максим попал в больницу с желудочным кровотечением. Та болезнь, которая началась в Корее, вновь к нему вернулась. На этот раз с новой силой.
Строительство центра отменилось.
Я навещала Максима, батюшка Иннокентий старался изо всех сил, открыл фонд, собирал средства, покупал лекарства, оплачивал процедуры, предпринимал все возможные меры, чтобы спасти Максима.
Я тоже часто заезжала к нему в больницу, он сильно похудел, выглядел измученным.
Мне становилось грустно, вспоминалась работа в хосписе.
— Ася, не грустите. Мы все равно увидимся, даже после того, как я уйду. Не зависимо от того, во что Вы верите. Мы станем другими, но все равно все встретимся, — успокаивал меня монах.
Я за лето очень прикипела к нему. Он напоминал мне о тете и теперь вновь я ощущала некоторую приближающуюся пустоту. Острую нехватку родной души.
Уезжая в августе домой, я понимала, что, скорее всего, не увижу его больше.
Новый батюшка, который приехал в деревню в июле, принял в судьбе Максима самое живое участие. Именно от него я получила известие о том, что Максим умер и оставил завещание, в котором была указана и я.
В сентябре я приехала в деревню, чтобы забрать прах Максима. Он отложил некоторую сумму денег и завещал, чтобы его прах увезли в Индию, развеяли там, в водах Ганга я и его старый друг, мы, два незнакомых друг с другом человека, которых свел этот удивительный монах — Максим.
Что чувствуешь, когда сыплешь пепел с моста в реку? Пустоту, освобождение, жизнь становится конечной и очень яркой.
Глядя на друга Максима, также монаха, но в традиции тибетского буддизма, вспоминая всю историю, в результате которой я оказалась на берегу Ганги, я ярко осознала смысл китайской народной поговорки: «С кем нужно, и так жизнь сведет!».
В сюжете: буддизммонахреинкарнация