Драгоценное Зеркало древней истории Шанг-Шунга и Тибета
Эта небольшая по объёму книга (третья часть составляют примечания) выпущена центром буддологических исследований «Шечен». Центр, существующий уже около 10 лет, хоть и не может похвастаться большим количеством изданий, зато компенсирует этот недостаток их качеством. «Шечен» - одна из немногих организаций, в чьей работе успешно сочетаются как верность традиции, так и серъёзность и глубина научного подхода. Небольшой перечень изданий центра прекрасно иллюстрирует ориентацию и масштаб их деятельности и планов: «Читтаматра: миф и реальность»: «Буддийское учение времён Крита-юги. Четвёртый собор»; «Причинность и карма в буддизме» и т.п.
(Первоначально рецензия опубликована на Портале Кредо.ру)
Стоит немного рассказать и об авторе, тоже представляющем своего рода исключение как по отношению к множеству тибетцев-миссионеров, распространяющих буддизм в западных странах, так и по отношению к представителям академической науки. Точнее говоря, он объединяет в своём лице и то, и другое. В 1960-м году его, уже признанного специалиста в таких областях, как тибетская медицина, йога, астрология и буддийская философия, профессор Дж. Туччи, знаменитый итальянский тибетолог и востоковед, пригласил в Рим для исследовательской работы в Instituto per l`Africa e l`Oriente. С тех пор Намкай Норбу живёт и работает в Италии, а его вклад в тибетологию является неоспоримым и общепризнанным. Однако, помимо научной работы, Намкай Норбу, ещё в детстве признанный перерождением (и потому получивший титул Ринпоче), является наставником международной Дзогчен-общины и распространяет эзотерические учения Дзогчен на Западе. Среди множества работ автора некоторые переведены на русский язык: «Друнг, Дэу и Бон»; «Кристалл и путь света»; «О рождении и жизни»; «Йога сновидений» и др.
Намкай Норбу, в отличие от большинства соотечественников-учителей, не имеет столь привычного для европейского уха титула «ламы», являясь мирянином, он женат на итальянке, их сын – Еше Сильвано Намкай тоже признан перерождением, и не кого-нибудь, а дяди Чогьяла Намкая Норбу по материнской линии – Кьенце Ринпоче Чокьи Вангчуга.
«Драгоценное зеркало» - достаточно специфическая, во всяком случае, на неподготовленный взгляд западного читателя, книга. Её композиция, методы и способ изложения довольно сильно отличаются как от привычных западному уму научных работ, так и от чисто религиозных, миссионерских текстов. Несмотря на ограниченную (в том числе и тиражом в 1000 экземпляров) аудиторию, которую может заинтересовать этот труд, в нём есть несколько любопытных моментов, выходящих в некотором роде за рамки собственно темы книги.
Для начала нужно остановиться на центральной теме работы – «История Шанг-Шунга и Тибета». Шанг-Шунг – древнее полумифическое государство, место расположения которого фиксируется исследователями в районе священной как для буддистов, так и для индуистов горы Кайлаш. Религия и культура Шанг-Шунга оказали значительное влияние на только формировавшуюся тогда тибетскую цивилизацию, в частности на сам Тибет и соседние государства. Именно в Шанг-Шунге возникла религия Бон – добуддийская духовная традиция Тибета. Не менее интересны и история языка государства Шанг-Шунга, послужившего в последнее время предметом научных и околонаучных споров, и культурные традиции Шанг-Шунга и Тибета, в частности, различные системы гаданий – «на узлах», по снам, «с опорой на «божеств изначального могущества» и т.п.
Серъёзность и, не побоюсь громкого слова, энциклопедичность (несмотря на скромный, на первый взгляд, объём) труда Намкая Норбу, помимо глубины и педантичности самой работы, подчёркивает огромный научный аппарат, составляющий треть общего объёма издания.
Книга разделена на три части – «История Шанг-Шунга», «История Тибета» и «Общая древняя история Шанг-Шунга и Тибета». Прежде чем перейти к рассмотрению текста, отмечу некоторую смысловую неточность: первая глава названа «Древняя (курсив мой) история Шанг-Шунга». Спрашивается, а есть ещё какая-то, помимо древней, история у этого полумифического государства, переставшего существовать в начале I-го тысячелетия н.э.? Впрочем, отнесём эту несуразицу на счёт большой увлечённости автора либо переводчика, очарованного (очарованных) романтикой ореола древности.
Исследуя вопрос о происхождении Шанг-Шунга и его народа, автор приводит цитаты из древних исторических хроник, из которых следует, что до человеческой цивилизации Шанг-Шунгом владели по очереди аж девять самых разных нечеловеческих существ, таких, как «...ночжины, дуд, синпо, боги лха, лу, духи дре, масан, лу и не-люди». Здесь мы имеем дело с т.н. сакральной историей, дисциплиной, изучающей и сообщающей изучающему её, как бы это сказать, не совсем привычную последовательность цифр и фактов. В отличие от истории обычной, или профанической, история сакральная не занимается исследованием очевидных событий и персоналий, зафиксированных в письменных источниках и выстроенных в линейной временной последовательности. Предмет внимания сакральной истории, или метаистории - это глубинные силы (а не большинству «пешки»), в действительности двигающие мировые процессы, так сказать, эзотерическая закулиса. Для лучшего понимания вопроса приведу другие примеры подобных текстов. Наиболее богаты ими, как и можно было бы предположить, восточные традиции. Помимо рассматриваемой здесь тибетской традиции (укоренённой, как пояснялось выше, в традиции Шанг-Шунга), можно, не мудрствуя лукаво, обратиться к индуизму. В корпусе священных текстов Санатана-Дхармы1 имеется специальный раздел – Итихасы. Название буквально означает «Так воистину было», а к этому типу писаний относятся, помимо прочих, всемирно знаменитые эпические поэмы Махабхарата и Рамаяна. Да и содержание первых глав книги Бытия являют собой прекрасный пример сакральной истории. Очевидно, что сакрально-исторические тексты не следует понимать буквально, тем более что и самой дисциплине мало интересны реальные (в смысле доступные пониманию трёхмерного восприятия Homo Sapiens`а) персоналии, явления и процессы.
Вернёмся после этого вынужденного отвлечения к тексту. За начало истории Шанг-Шунга Намкай Норбу предлагает взять жизнь Шенраба Мивоче, легендарного основателя традиции Бон. Согласно традиции, Шенраб появился в Шанг-Шунге около 3800 лет назад. Однако, очевидно, что появился он не на пустом месте, а в государстве, населённом (уже) людьми. Но поскольку никаких более ранних дат, касающихся истории Шанг-Шунга, неизвестно, автор предлагает начать отсчёт истории с этой даты. Почему бы и нет?
Интересной мне кажется и приводимая из древнего текста под названием «Единственная книга рода Ланг» бонская (см. ниже) доктрина происхождения мира. Согласно ней, «...сначала из пустоты-отсутствия чего бы то ни было возникли элементы стихий и скопления энергии, образовавшей собрания атомов, из которых сформировалось яйцо-пространства бытия; из него, в свою очередь, родились боги лха, наги лу, и духи ньен. Эти три (вида существ) символизируют внешний мир и его внутреннее содержимое, обитающее в трёх основных сферах бытия – в небе, на земле и в промежуточном пространстве соответственно. Из рода ньен, или масан, со временем произошли люди».
Ниже приводится ещё одна, более подробная и занимательная версия бонской космогонии. Не углубляясь в подробности, отмечу лишь то, что внимательному читателю, вероятно, тоже пришло на ум, а именно то, какое впечатление производит древняя тибетская доктрина происхождения мира на современного цивилизованного, просвещённого наукой человека. Согласитесь, впечатление очень даже неслабое, особенно в сравнении с книгой Бытия.
Ниже следует интересный пассаж, на котором для разнообразия стоит ненадолго остановиться. Автор в забавно-наивном ключе пытается, так сказать, убедить читателя в реальности описываемых в повествовании историй и феноменов. Причём делает это в хорошо известном стиле протестантских (впрочем, не только протестантских, но и некоторых православных и исламских, а также ряда представителей НРД2) миссионеров. Логика в данном случае такова: нельзя утверждать, что что-либо не существует только на том основании, что данный феномен недоступен нашим органам чувств. Чтобы не быть голословным, процитирую Намкая Норбу: «...Вообще разнообразных существ, отличающихся от людей внешне, по образу бытия, состоянию, способностям и так далее, называют «не-людьми». Невозможно утверждать, что их не существует. При этом рассуждать об этих, столь отличных от нас, существах-не-людях следует отнюдь не на основании выдумок или слепой веры в богов или духов. Например, если в полночь взглянуть в открытое чистое небо, можно невооружённым глазом увидеть различные планеты, звёзды и созвездия, которым нет числа, при этом нет необходимости доказывать, что этих созвездий и звёзд, которых мы просто не видим сейчас, гораздо больше. Сколько существует различных звёзд и созвездий, обладающих разной энергией, положением в пространстве и так далее, настолько много и разных существ, чья энергия составляющих их элементов, мест обитания и болик, а также сила органов чувств, физическая мощь и так далее различаются. Такое многообразие реально, несомненно и имеет под собой основания. И вполне логично, что среди всего этого множества разных существ есть те, что превосходят людей по своим интеллектуальным способностям, особым качествам и так далее, те, у которых они равны человеческим, и те, у кого они ниже».
В продолжение этой наивной аргументации автор пытается ещё и ликвидировать расхожие псевдонаучные, а по большому счёту обывательские представления о «слепой вере в богов и духов»: «...таким образом «богами» и «демонами» существ называют в зависомости от их качеств, и от того, насколько они добродетельны или дурны, и такое понимание коренным образом отличается от слепой безоглядной веры в существование богов (lha), демонов (`dre), духов-болезней (gdon) и духов-препятствий (bgegs). И нам нет никакой необходимости, следовательно, ограничивать всю полноту [бытия] своим несогласием [с существованием кого-то ещё], сводя всё лишь к слепой вере в богов и духов».
При всей умилительности этого образчика «святой простоты» логическая убедительность (вернее, её отсутствие) этой апологии, думаю, вполне очевидна.
В главе, рассказывающей об истории возникновения учения Бон в Шанг-Шунге, есть одно любопытное место. Приведя целый ряд логических аргументов и исторических свидетельств в доказательство тезиса, что учение Бон существовало и до Шенраба, Норбу приводит такой интересный с точки зрения сравнительного религиоведения аргумент, утверждающий «сострадательный» и «экологичный» характер реформы Шенраба Мивоче.
«...Таким образом ясно видно, что Бон демонов дуд и Бон духов дон существовали ещё до Шенраба. Бытовавшая в них традиция жертвоприношений не могла прийтись по нраву Шенрабу, и потому он полностью подчинил дуд-Бон и дон-Бон и в качестве замены подношения мяса и костей различных убитых для ритуала животных использовал торма3 из белых зерновых, а в качестве замена напитка из шецу, или крови, он использовал подношение юти, или браги, и таким образом учредил новый порядок совершения ритуалов До».
Описываемая (в качестве аргумента в защиту вышеупомянутого тезиса) реформа Шенраба производит прямо-таки буддийское впечатление своим духом ахимсы – ненасилия. Спустя более чем тысячу лет после Шенраба ахимсу будет проповедовать Будда Шакьямуни, вошедший в индуистский пантеон как аватара4 Вишну, самого же Шенраба часто называют «бонским Буддой». Что же касается событий 3845-ти летней давности, остаётся только гадать, насколько правдивы цитируемые автором источники, и не является ли эта история своего рода поздней пробуддийской апологетикой бона. Во всяком случае, общепринятым считается деление всех верований, носящих название Бон, на три разновидности. Первая – дореформенный Бон шаманского типа, вторая – Юндрунг Бон Шенраба Мивоче и третья – поздний, стилизованный под буддизм «новодел».
Как бы то ни было, с этим пассажем полезно было бы ознакомиться особо ръяным христианским (да и не только христианским) миссионерам типа протодиакона Кураева, якобы (потому что поверить в «святую простоту» о. Андрея ну никак не получается) столь наивных, что буквально воспринимают буддийские (и бонские) инструкции для тантрических визуализаций, переполненные подробными и красочными описаниями подношений, таких, как всевозможные виды мяса, крови, нечистот и т.д. и т.п.
В следующей главе книги, «История древнего Тибета», автор рассматривает несколько тем по аналогии с первой главой, посвящённой Шанг-Шунгу. После довольно нудного раздела о происхождении тибетского народа, напоминающего своим монотонным перечислением родословий ветхозаветную книгу Паралипоменон, следует главка, посвящённая истории происхождения Бона в Тибете. Вернее, на территории будущего Тибета – речь идёт о событиях 3800-летней давности, когда предков будущих тибетцев посетил и просветил всё тот же Шенраб Миво, с которым мы уже знакомы по Шанг-Шунгу. Затем идёт небезынтересный раздел о происхождении царской династии в Тибете. В нём Норбу скрупулёзно, привлекая множество источников и прямо-таки смакуя детали повествования, исследует означенную проблему. Вкратце – первый царь Тибета, Ньятри Ценпо, «Царь на троне - на - шеях», происходил из демонов тхеурангов, одним из подвидов существ масан, близких по природе людям (но всё же не-людей), говоря современным языком, гуманоидов. Он и наследующие ему шесть потомков сохраняли специфику своего нечеловеческого происхождения, что выражалось, в частности, в посмертном вознесении на небо. Затем эта способность была утрачена, и, начиная с восьмого царя, представители царствующей династии окончательно отождествились с людьми.
Стоит привести одну цитату, прекрасно иллюстрирующую и подтверждающую до сих пор неочевидный или сомнительный для некоторых факт древности и сакральности символа свастики. Как и во многих других, восточных в особенности традициях, свастика занимает важнейшее место в традиции Бон, по сути, символизируя её, подобно графическому изображению звука ОМ (индуизм), креста (христианство), полумесяца (ислам), звезды Давида (иудаизм), символа Инь-Ян (даосизм) и Колеса Дхармы (буддизм). Норбу приводит цитату из аутентичного источника «Сокровищница драгоценных повествований»:
«Сначала его увидели пастухи, и спросили, откуда тот пришёл. Он поднял палец в небо и рассмеялся, тогда со всей отчётливостью стало видно изображения свастики у него на языке».5
В разделе, посвящённом истории тибетской письменности, автор отстаивает два положения. Первое – то, что тибетская письменность существовала и до Сонцена Гампо, знаменитого царя-просветителя. Второе, вытекающее из первого, заключается в том, что «...тибетские историки дали искажённое описание истории». Искажение было вызвано тенденцией «считать Индию истоком всей тибетской культуры и знаний», после просветительской деятельности дхарма-царя Сонцена (Гампо) ставшей традицией. «...По мере того, как буддизм набирал силу, среди обычных тибетцев становились обыденными оскорбительное отношение и отзывы о Боне и бонпо.... И на более поздних бонпо буддизм также оказал влияние: они стали считать, что истоком Бона была какая-то другая страна, и также возобладала точка зрения, что всё, что имеется в буддийском учении, должно было существовать и в Боне, и всё, что практикуют в буддизме, должно быть и у бонпо».
Норбу пытается здесь реабилитировать традицию Бон, а заодно аутентичность и самобытность всей добуддийской культуры и цивилизации Тибета. Эта попытка – надо сказать, довольно успешная (во всяком случае, с точки зрения историко-логической аргументации) сродни отчаянным попыткам современных отечественных (и зарубежных) неоязычников реабилитировать дохристианскую духовность, культуру и цивилизацию в целом славян (равно как и европейских народов). И, честно говоря, я, например, затрудняюсь сказать, у кого эта попытка оказалась удачнее – у апологетов Юндрунг Бон или неоязычников?
Насколько можно судить как по результатам научных исследований, так и по свидетельствам самих носителей традиций тибетских лам и бонпо, живой и самостоятельной (отдельно от буддизма) традиции Бон в чистом виде с непрерывавшейся линией передачи до наших дней не сохранилось. После окончательной победы буддизма над боном в Тибете в 11-12 веках бонская традиция частично была утрачена, частично ассимилирована буддизмом. Те существующие ныне монастыри, школы и учителя, которые называются бонскими, являются таковыми лишь формально, по сути же являют собой стилизованный под бон буддизм или симбиоз их обоих. Единственной сохранившейся аутентичной традицией является лишь линия инициатической передачи, осуществляемой, как правило, изустно и нефиксируемой на материальных носителях.
Ситуация с неоязычеством во многом похожа. Победившее христианство, демонизировав языческую теологию и метафизику, ассимилировало и переработало «под себя» культурно-мифологический пласт язычества. Есть, правда, один важный момент – в отличие от последователей Бон (и представителей других полноценных традиций), неоязычники не претендуют на сохранение живой «цепи» посвящённых и учителей, носителей Знания. Более того, они, как правило, в принципе отрицают необходимость этого фактора, давая, таким образом, полную свободу творчеству и самовыражению. И хотя ставить вопрос о полноценности, серъёзности и адекватности результатов этого творчества, думается, было бы странно, они нередко доставляют немалое эстетическое удовольствие.
В третьей, завершающей книгу главе «Общая древняя история Шанг-Шунга и Тибета» автор пытается свести две предыдущих линии повествования воедино. Так, изучая вопрос о происхождении тибетского этноса, Норбу приводит теперь уже буддистскую точку зрения (позиция бонцев была изложена раньше). Вернее, две точки зрения. Согласно первой, тибетцы являются потомками царя Рупати, потерпевшего поражение в битве на Курукшетре. Бежав с сотней своих воинов, переодевшихся в женские платья, с поля боя, Рупати и его свита осели «посреди заснеженных гор», тем самым став родоначальниками тибетцев. Автор довольно аргументированно (и столь же наивно) критикует эту версию, однако другая не намного убедительней. Согласно второй точке зрения,
«...от соединения Обезъяны-чудесного воплощения и горной демоницы,
Состояние шести миров изменилось, и Появились дети обезъяны».
Т.е. тибетцы являются потомками детей, которые «родились от Обезъяны-созерцателя, бывшего бодхисаттвой, и горной демоницы». Это, по-видимому, национальное тибетское предание, впоследствии подвергшееся буддийской коррекции. В результате последней обезъяна-созерцатель и демоница скалы оказались на самом деле ни кем иным, как бодхисаттвой Авалокитешварой и Арья Тарой. Здесь налицо облагораживание, придание не существоваших в изначальной, народной, редакции возвышенных черт, придание своего рода буддийской респектабельности в некотором смысле «избранному» тибетскому народу. Эта версия, очевидно, нравится автору намного больше первой – он проводит аналогию и параллель с теорией эволюции.
Рассматривая вопрос об истоках тибетского Бона, Норбу, в частности, описывает процесс смешения бона и буддизма во времена гонений и преследований друг друга. Во время правления Трисон Дэуцена бонпо обязывали практиковать буддизм, и некоторые отважные (под страхом смертной казни) адепты бона переделывали буддийские учения в бонские. Когда же Ландарма, в свою очередь, подверг гонениям буддизм, ревнители дхармы для её спасения переписывали буддистские тексты в виде бонских, и, предварительно спрятав их, выдавали за терма – чудесно обретённые сокровища.
Помимо рассмотреных выше тем, автор подробно и занимательно рассматривает и другие вопросы. Такие, как происхождение письменности Шанг-Шунга и Тибета, традиционные науки, изучавшиеся в обоих государствах, и даже такое, казалось бы, маловажное с современной точки зрения занятие, как гадание. Видимо, в национальной тибетской культуре гадание считалось весьма серъёзным занятием, раз Норбу посвятил этой теме добрый десяток страниц. Впрочем, оценить по достоинству всю красочную многогранность и неповторимый колорит тибетской национальной культуры читатель в состоянии и сам. Я же в завершение хочу добавить, что, несмотря на всю не раз отмеченную наивность и даже некоторую, пусть и небольшую, тенденциозность, автор с лихвой компенсирует эти, достаточно условные, недостатки как кропотливостью и глубиной научных изысканий, так и своим патриотическим энтузиазмом, который, собственно, и был главным стимулом Намкая Норбу, приложившего «все свои усилия», чтобы «открыть для людей подлинную историю ... всей древней тибетской культуры во всём её многообразии». За что ему и спасибо.
_____________________________________
Примечания.
1. Самоназвание индуизма, букв. «Вечная, безначальная Религия».
2. НРД – Новые Религиозные Движения, религиоведческая категория, в которую попадают недавно возникшие религии или направления в уже существующих религиозных традициях, в просторечии нередко именуемые «сектами» и «культами».
3. Торма – (тиб.: gtor ma), балин, сор (тиб.: zor) – разновидности особых жертвенных конусов или полусфер, приготовленных из ячменной муки и масла.
4. Аватара – (санскр.) «Тот, кто нисходит». В индуизме – земные воплощения Вишну, одного из членов Тримурти, т.н. индуистской Троицы – Брахмы, Вишну и Шивы, ответственных за творение, поддержание и разрушение материального мира. Воплощается в мире людей, нисходит в качестве аватары с определённой миссией только Вишну. Существует 10 канонических главных аватар, в числе которых Рама и Кришна – божественные герои древнеиндийских эпосов «Рамаяна» и «Махабхарата», последним историческим (девятым из десяти) аватарой считается Будда, цель воплощения которого – проповедь ахимсы, принципа ненасилия, прекращения (ненасильственным путём – с помощью проповеди своего учения) древней практики ведических жертвоприношений, выродившейся к моменту прихода Будды в освящённое авторитетом Вед чревоугодие и прочие беззакония жрецов-брахманов. Таково распространённое индуистское отношение к Будде. Помимо 10 главных, или полных аватар, существует множество частичных, несущих в себе божественность в той или иной степени. Так, Христос считается таким частичным аватарой, также и множество святых, йогов и т.п. от древности и до наших дней.
5. Здесь мы имеем дело с широко распространёнными в восточных традициях представлениями об особенных символах, или отметках на телах существ нечеловеческого происхождения, особенно – просветлённых, воплощениях божества – аватарах или рождённых либо явившихся с определённой миссией.